По ночам ее то и дело будил плач или лихорадочные метания подруги. Тогда она делала, что могла. Все весталки изучали начала медицины, а жрицам, которые выказывали признаки дарования, преподавали полный курс врачебного искусства. Виндилис знала не так уж много. Целительное прикосновение богини не было ей дано, и утешать она плохо умела. Ее суровые повадки мало переменились.
Самый тяжелый за это время приступ сменился забытьем. Виндилис склонилась над подругой. Окна, занавешенные тяжелыми шторами, не пропускали света, но у постели всегда горела затененная лампа. В ее коптящем свете она видела, что Иннилис лежит свернувшись, подтянув колени к разбухшему животу. Волосы прилипли к потному лбу, кожа стала желтоватой, щеки ввалились. Из запекшихся губ вырывались всхлипы. Виндилис приложила ладонь ко лбу и ощутил жар, но Иннилис дрожала в ознобе.
– Милая, милая! – Виндилис поспешно плеснула в чашку воды, приподняла подруге голову и поднесла чашку к губам. – Вот, попей.
Иннилис сделала глоток и подавилась.
– Не спеши, по глоточку, тихонько, о, моя бедняжка!
Наконец она уложила свою пациентку на подушку и отошла, чтобы взять плащ. Каменный пол студил босые, ноги. Обе спали без рубашек, ради тепла и утешения, которое приносило им соприкосновение тел.
– Не уходи, пожалуйста. Не уходи, – простонала Иннилис. – Побудь со мной. Держи меня за руку. Так больно!
– Потерпи минутку. Я достану порошок мандрагоры. От него тебе полегчает.
Иннилис вздрогнула.
– Нет! Не надо. Он повредит маленькой!
Виндилис проглотила проклятие нерожденному младенцу.
– Не думаю. Все равно ты больше не можешь терпеть.
Иннилис обхватила руками тело под грудью, которая налилась зрелой красотой, но так болела, что не выносила прикосновений.
– Нет, дитя Граллона, и… и мы с ней вместе, на Сене… Я выдержу. Я должна. – Ее лицо обратилось к нише, где, едва различимая в тени, стояла статуэтка Белисамы. – Матерь Милосердная, помоги мне.
Виндилис накинула на плечи плащ, застегнула пряжку.
– Хорошо, но по крайней мере лечебный отвар-то выпить можешь? Он тебе не повредит, а просто снимет жар, – она взяла лампу. – Мне понадобится свет. Не боишься темноты?
Иннилис устало качнула головой.
– Не боюсь.
Виндилис подозревала, что это неправда.
– Пожалуйста, возвращайся скорей.
– Я сейчас, – Виндилис поцеловала Сестру и вышла.
В коридоре она столкнулась с дочерью Иннилис, маленькой Одрис.
– Что случилось? – спросила девочка. – Маме опять плохо?
– Да, – ответила Виндилис. – Иди спать.
Детское личико вытянулось.
– Я хочу видеть маму!
Дочери Хоэля было уже десять лет, на два года больше, чем Руне, которую Виндилис родила от того же короля. Но Руна уже переросла Одрис, к тому же обладала смышленым и живым характером. Одрис же страдала припадками, разговаривала как младенец, и учение давалось ей с трудом. Иннилис очень тяжело рожала ее, и Виндилис со страхом предвидела, что вторые роды будут не легче.
– Прочь, я сказала! – гневно крикнула жрица. – Марш в свою комнату, не то я тебе задам. И сиди там!
Одрис испуганно взвизгнула и убежала.
В кухню через дымоход уже проникал утренний свет. Виндилис раздула огонь и подкинула хворосту, чтобы быстрей разгорелся. Отвар она приготовила заранее, но его приходилось разогревать, чтобы растворился мед. Мед скрывал вкус ивовой коры. Считалось, что кора опасна для плода, и Иннилис отказалась бы принимать отвар, если распробовала бы его, но ей необходимо сильное жаропонижающее и… да, щепотка мандрагоры. Ожидая, пока согреется напиток, Виндилис расхаживала от стены к стене.
Вернувшись к Иннилис, она нашла молодую женщину почти в обмороке.
– Вот, любимая, я здесь, я всегда, всегда с тобой, – шептала Виндилис, приподнимая ей голову и заставляя пить. Потом сама легла рядом, во влажную, пахнущую потом постель, обняла подругу и баюкала, пока та не уснула.
Масло в лампе почти выгорело, но подливать уже не было смысла – скоро появится прислуга и откроет окна. Отдохнуть опять не удастся. С тем же успехом она могла умыться и одеться. Горячей воды для ванны не осталось, но Виндилис не боялась и холодной.
Она прошла в смежную комнату, где Иннилис в счастливые времена проводила чуть ли не все свободное время. Бронзовое зеркало на стене отразило бледный свет и осветило серебряные тазики, расписные вазы, яркие ткани, статуэтки. В нише стояла еще одна фигурка Белисамы – когда на нее упал луч света, богиня словно ожила, выступила вперед во всем своем ужасающем величии.
Виндилис задохнулась. Она вдруг бросилась к нише, простерлась на полу.
– Иштар-Исида-Белисама, – молила жрица, – пощади ее. Возьми, кого пожелаешь, как пожелаешь, но ее пощади, и я не буду знать иных желаний, кроме служения тебе!
III
Еще в дороге Грациллоний пообещал своему конвою отпуск и пирушку по случаю возвращения. Несколько дней ушли на приготовления. Нужно было заказать зал в излюбленной таверне в Рыбьем Хвосте, доставить хозяину пару свиней, бочонок вина, какого тамошний хозяин у себя не держал, найти музыкантов, актеров и дополнительную прислугу, пригласить друзей-горожан. Пришлось подрастрясти общую казну, но никто об этом не жалел: город обеспечивал и свои войска, и легионеров всем необходимым, помимо скромного жалованья, которое выплачивалась в надежной монете. На этом настоял король, и купцы его поддержали – им выгодно, когда деньги не залеживаются в сундуках.
В назначенный день Админий вывел своих людей из казарм. Он не стал строить легионеров, и они прошли по улицам свободной толпой. Пирушку затеяли днем, чтобы смотреть выступления жонглеров, акробатов, танцоров, фокусников и ученых зверей при дневном свете. Погода стояла сумрачная, но сухая – большая удача, потому что смотреть представление на площади Шкиперского рынка приятнее, чем тесниться в душной таверне.
– Не Девятеро ли о нас позаботились? – пошутил Гаэнтий.
– Потише! – предостерег Будик. – Не шути над святынями. Ты же знаешь, их чары – только для страшных времен.
– Вот как? Богобоязненный христианин защищает языческие святыни? – поддел Кинан.
Будик вспыхнул как девушка.
– Нет, конечно, нет. Хотя их язычество внушает уважение. Королева Бодилис… и потом, ты ведь не хочешь обидеть наших товарищей?
– Я говорю на латыни, – огрызнулся Гаэнтий. – Ты не заметил?
– Здесь многие знают латынь, – вмешался Кинан. – Будик прав. Кончай.
Веселье скоро заставило всех забыть об этой перепалке. Когда начало темнеть и представление закончилось, все толпой повалили в таверну. Зазвенели кубки и тарелки, взвизгивали и хихикали женщины, все громче звучали голоса. Скоро послышались песни.
