Книга Самый жестокий месяц - Луиз Пенни

Следующее утро было великолепным, а за ним наступил день, полный зеленых и золотых красок. Раннее молодое солнце коснулось своими лучами деревни – и все засияло, посвежевшее и отмытое вчерашним дождем. Хотя Гамаш не спал два часа посреди ночи, проснулся он рано и отправился на утреннюю прогулку, перешагивая через дождевых червей (еще один признак весны) на дороге. Слава богу, что хоть эти твари безмолвны. Двадцать минут спустя, трусцой перебежав луг наискосок, к нему присоединился Жан Ги Бовуар.

– Мы должны все закончить сегодня, – сказал Бовуар, глядя, как Гамаш маневрирует по тропинке.

– Ты так думаешь?

– Мы получим данные лабораторного анализа по эфедре, а потом допросим Софи. Она нам все расскажет.

– То есть признается? Ты считаешь, это ее рук дело?

– Ничего не изменилось, а потому – да, я считаю, что это сделала она. Насколько я понимаю, вы придерживаетесь другого мнения?

– Да, у нее были мотив и возможность и, вероятно, до сих пор остается и злость.

– Так в чем же проблема?

Гамаш остановился и повернулся к Бовуару. Казалось, что в мире, кроме них двоих, никого нет. Вся уютная деревенька продолжала спать. На мгновение Гамаш предался фантазии. Если бы он позволил людям Арно сделать то, что они хотели, как легко было бы ему сейчас поехать в Монреаль и подать заявление об отставке. Потом забрать Рейн-Мари, которая оставила бы свою работу в Национальной библиотеке, и приехать сюда. Они пришли бы на ланч в бистро, сели бы на террасе, с которой открывается вид на Белла-Беллу, а поев, отправились бы на поиски жилья. Нашли бы себе дом в деревне, Гамаш купил бы поэтическое кресло-качалку Сандона, садился бы в него каждое утро, читал газету, попивая кофе, а жители деревни приходили бы к нему со своими маленькими проблемами. Пропал носок с бельевой веревки. Семейный рецепт таинственным образом был использован соседом, пригласившим гостей на вечеринку. Рейн-Мари вступила бы в Уильямсбургское общество любителей искусств и наконец пошла бы на курсы, которые давно ее привлекали.

И никаких тебе больше убийств. Никакого Арно.

Ах, как хорошо это было бы.

– Ты просмотрел «Словарь магических мест»?

– Просмотрел. Вы так тонко намекнули мне поискать во Франции.

– Я очень умен, – согласился Гамаш. – Ну, ты поискал?

– И увидел, где были найдены пещеры лет пятнадцать назад. Пещеры со всеми этими рисунками животных. Судя по всему, пещерные люди нарисовали их тысячи лет назад. Я почитал немного, но, откровенно говоря, не понял, почему это так важно. Есть и другие пещерные рисунки. Ведь это не первые рисунки, что были найдены.

– Верно.

Перед мысленным взором Гамаша все еще стояли эти рисунки. Грациозный, упитанный бизон, лошади, и не одна-две, а целый табун, бегущий по глади скалы. Археологи поразились, увидев эти изображения, обнаруженные менее двадцати лет назад туристами в лесах Франции. Такие детализированные, такие живые рисунки – археологи даже решили, что это вершина пещерного искусства. Последняя стадия перед эволюционированием в современного человека.

Но после этого было сделано удивительное открытие. Эти рисунки были на двадцать тысяч лет старше, чем все найденное раньше. Это были не последние, а первые рисунки. Применение теней, трехмерные изображения, умение так изящно показать мощь и движение… А потом последнее, ошеломительное открытие.

Глубоко внутри одной из пещер было найдено изображение руки, обведенное красным. Никогда прежде ни в одной из других пещер не обнаруживалось изображений художника или людей. Но человек, который изобразил все это, имел чувство собственного «я». Индивидуальности.

В книге «Словарь магических мест» Арман Гамаш вчера вечером увидел одно из таких изображений. Рука, обведенная красным. Словно художник заявлял о себе по прошествии тридцати пяти тысяч лет.

И Гамаш вспомнил о другом изображении, не таком древнем, – на книге, которую он нашел в прóклятом и разрушающемся доме.

– Отличие между ними в том, что это, похоже, искусство для искусства. И магия. Ученые считают, что эти рисунки имели целью вызвать реальных животных.

– Но откуда они знают? – спросил Бовуар. – Разве мы не повторяем все время магические слова, когда не понимаем чего-то?

– Повторяем. Именно это и послужило в свое время основанием для охоты на ведьм.

– Как это назвала мадам Зардо? Времена костров?

– Не уверен, что они закончились, – сказал Гамаш, взглянув на старый дом Хадли, а потом переведя взгляд на милую, тихую деревню. – Но больше всего в этих пещерных рисунках меня заинтересовало название пещеры. Ты его помнишь?

Бовуар задумался. Он не помнил.

Гамаш повернулся, чтобы продолжать выписывать кренделя, обходя ползущих червей. Бовуар несколько секунд смотрел на этого высокого, изящного, сильного человека, берегущего червей. Потом он двинулся следом за шефом и тоже зигзагами, отчего из окон деревенских домов они казались двумя взрослыми мужчинами, участвующими в каком-то неуклюжем, хотя и знакомом балете.

– А вы помните название? – спросил Бовуар, догнав шефа.

– Шове. Пещеры Шове.

Когда они вернулись в гостиницу, их встретил аромат только что сваренного кофе с молоком, бекона в кленовом соке и яиц.

– Яйца бенедикт, – объявил Габри, поспешивший им навстречу, чтобы взять их куртки. – Вкуснота.

Он проводил их через гостиную в столовую, где уже был накрыт стол. Гамаш и Бовуар сели, и Габри поставил перед ними две кружки с дымящимся пенистым кофе.

– Вы не видели стопку альбомов в гостиной, когда спустились? – спросил у Габри Гамаш, отхлебнув кофе из кружки.