– Люди Камрана разбегаются во все стороны.
Оглядевшись в сгустившихся сумерках, Хумаюн увидел, что победил, но была ли это и вправду победа? К своему разочарованию, он так и не смог поймать брата. Перед тем, как спокойно приступить к главному делу, завоеванию Индостана, надо было что-то делать с ним.
– Проследи, чтобы до ночи захватили как можно больше людей Камрана. Пообещаю мешок золотых монет каждому, кто схватит моего подлого брата живым или мертвым.
Глава 23
Добро для зла
Хумаюн откинулся от уставленного серебряными блюдами низенького позолоченного стола, за которым он только что пообедал с Хамидой, и разлегся на кушетке, покрытой красной с золотом парчой. На этот раз он выбрал цыпленка со специями и простоквашей, испеченного на медленном огне в тандыре, глиняной печи, обязательной на кухне Моголов, которую всегда брали с собой в каждый поход. Он улыбнулся жене, которая, полакомившись липкими апельсиновыми цукатами, изящно ополаскивала пальчики в маленькой гравированной медной миске с розовой водой, улыбаясь ему в ответ. Наблюдая за солнечным лучом, упавшим сквозь оконную решетку на небольшой фонтан позади нее, Хумаюн ощутил покой.
Он улыбнулся Хамиде снова и по изгибу ее губ и блеску глаз понял, что она догадалась, как сильно после завтрака ему захотелось ее ласк. Жена осталась не безучастна его желанию. Он готов был обнять ее, когда вдруг вошла служанка Зайнаб. Не успела она произнести и слова, как по ее лицу падишах понял, что в это теплое безмятежное утро понежиться в любовных объятьях ему не суждено.
– Повелитель, Ахмед-хан просит твоего срочного присутствия. Они захватили твоего брата Камрана.
Пока Зайнаб говорила, Хумаюн заметил, как изменилось лицо Хамиды. Вместо нежного взгляда влюбленной женщины появился торжествующий взгляд мстительной матери. Она так и не простила и не забыла, как обошелся Камран с ее единственным сыном, многажды упрекая Хумаюна за то, что тот пощадил похитителя. Она часто цитировала ему строки из своего любимого персидского поэта: Плохая земля не родит гиацинтов, так не трать драгоценных семян поутру. Добро дьяволу столь же губительно, сколько зло непотребно добру.
Не успел Хумаюн что-либо сказать, как Хамида разразилась речью:
– Слава Аллаху за его пленение! Надеюсь, теперь о милосердии речи не будет. У него было гораздо больше шансов, чем он заслужил, и каждый раз он пренебрегал теми возможностями, которые ты давал ему для исправления. Его ненависть к тебе так глубока, что это навечно. Откинь все сомнения. Казни его в течение часа – если не ради меня, то ради своего сына, чью жизнь он ценил так мало.
Встав, чтобы покинуть комнату, Хумаюн ничего не сказал, только схватился за рукоятку Аламгира. Тем не менее он тоже почувствовал глубокую ярость, которая в Хамиде кипела так откровенно. Почти бешеная радость переполнила его, что теперь он избавится от вечной угрозы со стороны Камрана, собираясь совершить пробные походы за Инд, чтобы проверить силу власти Ислам-шаха в Индостане.
Когда Хумаюн вышел из отделанных серебром дверей женской половины дворца, Ахмед-хан уже ждал его в залитом солнцем дворе.
– Где ты его поймал и как?
– Два дня тому назад мы схватили вождя одного маленького племени, которое поддержало Камрана в его последнем восстании. Мы притащили его в крепость и заперли в зиндане. Сегодня рано утром он попросился ко мне и, из боязни быть жестоко наказанным, намекнул, что знает, где может скрываться Камран. Я сказал, что за тебя, повелитель, не ручаюсь, но он должен немедленно рассказать все что знает, и если он поможет найти Камрана, то ты не останешься неблагодарным. Он был уверен, что Камран скрывается в бедном квартале Кабула, в районе вокруг сыромятни. Когда я на него надавил, он признался, что это старая информация, почти недельной давности, и что тот, от кого он узнал об этом, не очень надежный человек. И все же я решил сразу послать к кожевникам отряд своих людей, чтобы обыскать там каждый дом…
И хорошо, что я это сделал, повелитель. Когда мои люди вошли в дом кожевника, семья которого приехала с юга, он сильно запаниковал и попытался не пустить их в дом, заявив, что мать его жены сильно больна оспой. Люди мои оттолкнули его и обыскали дом, перебрали все шкуры и даже проверили пиками чаны с краской и мочой для дубления кож. Ничего не найдя, они все же не избавились от сомнений, что кожевник что-то или кого-то скрывает. Когда бойцы вошли за занавеску в верхней части дома, где лежала больная теща кожевника, они заметили там кого-то под грудой грязных одеял. Откинув одеяла, увидели огромную тетку с большими ногами и руками, слишком большими для женщины. Та лежала, свернувшись, как младенец. Так называемая «теща» была одета в грубую женскую одежду, а на голове у нее был намотан большой платок, как у арабки. Тоненьким голосом она умоляла их дать ей мирно умереть. Но командир сорвал с нее платок, и, когда он это сделал, женщина выхватила из складок своих лохмотьев длинный кинжал и ударила его по руке. Двое воинов сразу же схватили ее, и оказалось, что это вовсе не женщина, но твой заносчивый брат. Поначалу он отбивался и кричал, что ты ничтожный правитель, а он настоящий падишах, что твои люди – прихлебатели и ничтожества, что им пора образумиться и отпустить его. Однако вскоре он притих, как бы смирившись с судьбой, что бы она ему ни послала.
– Где мой брат?
– В зиндане под крепостью, повелитель.
Мысленно Хумаюн увидел перед собой трехлетнего Акбара на крепостной стене Кабула, и снова бешеная злость на Камрана захлестнула его. Как легко мог погибнуть его сын… А сколько еще людей погибли во время восстания Камрана… Он вытащил из ножен свой верный Аламгир.
– Ахмед-хан, отведи меня к Камрану.
Разведчик быстро повел его через двор, через низкую дверь с охраной по обе стороны и вниз по крутым ступенькам в сырые подвалы цитадели. Хумаюн с трудом привык к мраку коридоров, где в нишах горели редкие масляные лампы. Когда его глаза привыкли к полумраку, ему показалось, что под стеной пробежала огромная крыса. Теперь-то он сможет помешать брату, подобному крысе, разнести в народе заразу бунта, подумал он и еще крепче сжал рукоятку Аламгира.
Вскоре они добрались до двери в камеру Камрана, которую охраняли четверо людей Ахмед-хана.
– Я войду один, – сказал Хумаюн. – Хочу расплатиться с этим подлым предателем. Родную кровь могу пролить только я.
Охранник открыл тяжелые железные замки вверху и внизу толстой деревянной двери. Падишах вошел в маленькую камеру к Камрану, которого не видел более пяти лет. Тот сидел на полу, прижавшись спиной к сырой стене, все еще одетый в бурое женское платье, в котором его схватили. Одежда была вся в дырах, а на голове был намотан тяжелый черный платок, отчего Камран казался смешным, а не мятежным.
Через минуту брат медленно встал, не глядя в глаза Хумаюну, но первым молчание прервал именно он.
– Не собираюсь умолять о пощаде. Не жди, что я упаду к твоим ногам и стану просить сохранить мне жизнь. Вижу, что у тебя в руке меч отца. Воспользуйся им. Убей меня. На твоем месте я бы не колебался. Хочу только одного… – Здесь он впервые поднял свои зеленые глаза и посмотрел прямо в глаза Хумаюна. – Похорони меня рядом с нашим отцом.
