— Что, Софи?
Софи обернулась не веря своим ушам.
— Вы же это знали, — сказала она. — Мы все это знали. У Джея не могло быть детей.
— Ах да, я что-то припоминаю, но это было не точно. Его никогда специально не обследовали.
— Обследовали! Его обследовали первым. У него брали пробы спермы. — Софи не помнила, как точно звучал диагноз, но врач сказал тогда, что это, насколько известно не поддается лечению. Он также заверил ее, что она абсолютно здорова. Она должна заставить Уоллис вспомнить это и признать правду. Ведь хоть кто-то должен понять, что происходит!
— Джей не мог иметь детей, — настойчиво повторила она. — И вы, черт возьми, знали это!
Уоллис вдруг вскочила, безумно взволнованная:
— Ш-ш-ш. Софи, прекрати сейчас же! Ты не должна доводить себя до такого нервного расстройства.
Но Софи была на грани истерики. Никогда не знать, кому можно верить, — это рвало душу на части. Даже собственное тело обмануло ее. Оно сказало ей, что он — Джей, в то время, как этого не могло быть.
— Ну почему вы не хотите этого признать? — умоляющим голосом спросила она свекровь. — Что с вами? Что происходит со всеми? Вы что, все сошли с ума? Он — не Джей!
— Софи, прекрати! — Уоллис указала куда-то ей за спину. — Обернись.
Софи застыла не дыша. В дверях стоял Джей, наблюдая за отвратительной сценой, разыгрывавшейся между его матерью и женой, и Софи понятия не имела, как давно он там стоит. Он мог слышать все.
Уоллис поспешила к нему и с мольбой в голосе попросила:
— Позволь мне еще немного поговорить с ней. Пожалуйста. Она взвинчена.
Софи была в шоке, что не имело никакого отношения к ее физическому состоянию. Мозг оцепенел от горя. Но она заставила себя поднять голову и тоже посмотрела на Джея в упор, с вызовом. Теперь она была рада, что он все слышал. Пора ему узнать, что он никого не сможет обмануть, во всяком случае, не ее.
— Все в порядке, мама, — успокоил он Уоллис. — Мы с Софи можем сами все обсудить, как два взрослых человека. Не так ли, Софи?
— Что здесь обсуждать? Ты же все слышал.
— Я слышал, что ты беременна от меня. Думаю, есть очень многое, что нам следует обсудить.
Уоллис с явным сочувствием повернулась к Софи.
— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросила она. — Хочешь, я останусь?
Ее порыв удивил Софи. Похоже, свекровь приняла ее сторону, а не сторону человека, которого считала своим сыном. Разумеется, Софи носила ребенка, которому суждено стать единственным наследником рода Бэбкоков, и это, очевидно, играло какую-то, впрочем, неясную пока роль.
— Со мной все будет в порядке, — ответила она. — Наверное, нам с ним действительно надо поговорить. — Она не желала произносить имя «Джей».
Уоллис нехотя направилась к выходу, но у самой двери снова обернулась:
— Позови меня, если будет нужно. Пошли за мной Милдред.
— Конечно, — согласилась Софи и подошла к столу, чтобы опереться.
Она неуверенно держалась на ногах, и кресло с подушкой на сиденье неотвратимо влекло ее к себе, но сесть в него, как Софи хотелось и было необходимо, означало признать свою слабость.
За диваном стоял старинный столик с бутылками спиртного и сердечными каплями. Джей подошел к нему и плеснул в бокал приличную дозу коньяка.
— Хочешь выпить? — спросил он через плечо. — Нет, конечно, нет. Ты же теперь не пьешь, так ведь?
Софи не ответила. В этот момент ей вообще было не до разговоров.
Джей отхлебнул коньяка, стиснул зубы, потом выпил все до дна и резко поставил бокал на стол — с таким же успехом он мог шмякнуть его об пол и разбить вдребезги. Теперь, глядя прямо в глаза, он шел к Софи.
— Я твой муж, — сказал он тихим, но властным голосом, остановившись напротив и пронизывая ее взглядом, как будто хотел только силой воли заставить ее верить ему. Софи ощутила тепло, жар. Он, словно дракон, дышал огнем, казалось, воспламенились коньячные пары.
— Что должно случиться, чтобы ты мне поверила? Чудо. — Софи была столь же холодна, сколь жарок был Джей. — Вроде этой беременности.
У нее могла кружиться голова, ее могло тошнить, она могла робеть, но она не собиралась позволить ему запугать себя, что он так хорошо умел делать. Резкий запах золы защекотал ноздри, в комнате повисла мертвая тишина. Софи смело взглянула ему в глаза, всей своей гордой осанкой давая понять, что ему не удастся одернуть ее, словно девочку-подростка, больше не удастся.
— Чего ты боишься, Софи? Когда ты, наконец, прекратишь меня избегать и покончишь со всей этой ерундой?
Он поймал ее и развернул к себе лицом. Как бы ни старалась Софи сохранить равновесие, даже такого несильного рывка оказалось достаточно. Колени у нее подогнулись, и, если бы он не поддержал ее, она бы упала.
— Что тебя тревожит? Ребенок? — заглядывая в глаза, Джей обнял ее дрожащие плечи. — Господи, тебе нехорошо.
— Так ты же это знал. Ты ведь сказал Уоллис, что я плохо себя чувствую.
— Я ничего не говорил Уоллис. Иди сюда, сядь, — сказал он, подталкивая ее к дивану, но она не желала идти с ним.
— Софи, ради Христа, перестань меня бояться. — В его голосе слышался гнев — черный гнев. Он поднял ее на руки и понес к дивану. Положив на подушки, схватил за руки и встряхнул. — Ты вредишь ребенку, разве ты этого не понимаешь? — Какая-то одержимость угадывалась в его голосе, потом он отпустил ее.
Слезы брызнули у Софи из глаз. Было очевидно, что он злился на нее, но она не знала, из-за чего. Может быть, он пытался защитить ее, потому что она беременна? Или угрожал причинить ей вред, если она разоблачит его, как предупреждала Маффин?
«Боже мой, — подумала Софи, — я ношу под сердцем ребенка этого человека и не знаю, кто он. Я не знаю, безопасно ли мне находиться с ним в одной комнате».
Глава 27— Куда ты запропастилась? Софи Сью! Опять спряталась? Лучше бы этим чертовым людям из социальной службы прийти сегодня. Они обещали снять тебя с моей шеи!
Однажды тетка привязала Софи, привязала бельевой веревкой к кухонному стулу, чтобы та не могла спрятаться. Час проходил за часом, руки и ноги у Софи онемели, а тетка бормотала что-то, курила сигареты и швыряла в мойку грязную посуду. Ее звали Труди. Тетушка Труди. Длинная и тощая, как жердь, она весь день хлебала чай со льдом, и Софи всегда подозревала, что она добавляет спиртного в высокий запотевший стакан, потому что к вечеру тетка начинала спотыкаться и разговаривать сама с собой. Но Софи никогда не видела в доме бутылок. Тетушка умела прятать. Все умели.
Тетка никогда не говорила о матери Софи, даже не упоминала ее имени, хотя Софи знала, что ее звали Присциллой. Какие-то обрывки сведений проскальзывали в теткином бормотании, но Софи по большей части пропускала их мимо ушей. Она не желала ничего узнавать о своей матери от Труди, не позволяла ничему разрушить образ той героини волшебной сказки, который создала в своем воображении за все эти годы.
