Он удивил ее, заявив, что сам не знает.
— Тут нужно вернуться к периоду, когда шел процесс, связанный с «Тризином-би», — сказал он. — Как ты помнишь, я тогда отправился в Атласские горы, а когда вернулся, все было кончено — Бэбкоки победили. Но никто не хотел говорить о процессе. Никто, кроме Ноя.
Некоторое время он в нерешительности постукивал костяшками пальцев по ее спине, потом продолжил:
— Все, что я помню, — это Ной в психиатрической клинике, энергично убеждающий меня снять «Тризин-би» с производства. Он говорил, что если я смолчу, то буду виновен, как и все остальные, что на моих руках тоже будет кровь. Он вел журнал, в котором были зафиксированы все нарушения закона со стороны Бэбкоков. У него была даже копия стенограммы судебного процесса, в которой фигурировали лжесвидетельства. Но к тому времени его мозг был уже поврежден, и он не мог вспомнить, где все это спрятал. Когда я встал, чтобы уходить, он крикнул мне: «Найди меня!» — но не сумел объяснить, что это значит. Он только повторял эту фразу снова и снова.
Вечером я поехал к «Крутому Дэну», чтобы попытаться найти смысл в том, что сказал Ной, — честно говоря, чтобы попытаться найти смысл во всей своей жизни, — и, должно быть, машинально нацарапал на столе эти слова. Какой-то вышибала сделал мне замечание, завязалась драка. Вот и все, что я помню. Вероятно, это был тот же самый тип, который окликнул меня в аллее позади «Крутого Дэна» в то утро, когда мы ездили туда вместе с тобой, хотя тогда я не понимал, почему он вызвал у меня такую реакцию. Просто ощущал, что с ним связана какая-то неприятность.
Джей запрокинул голову, напрягая память.
— Ной старался сказать мне, что журнал спрятан в скалах, где мы когда-то играли в «найди меня». Или говорил, чтобы я сам спрятал его там, — не помню. У меня вспыхивали в мозгу отрывочные воспоминания, но, пока ты не упомянула о Дональде, о мальчике, который сорвался с обрыва, я не ассоциировал игру со скалами и журналом. Все это догадки, — признался Джей, грустно пожав плечами. — Я, возможно, никогда не узнаю, как это было на самом деле.
— Теперь это не имеет никакого значения, — Софи, откинула у него со лба прядь густых черных волос, разгладила морщины. Она не хотела, чтобы он упрекал себя. Все равно теперь он ничего уже не мог изменить в прошлом. Единственное, в чем он сейчас нуждался, — это отдых.
— Если тебя это утешит, — сказала она ему, — не только у тебя проблемы с памятью. У меня тоже были в этом смысле серьезные неприятности, а ведь с моими мозгами никто не экспериментировал. Но сегодня утром меня осенило — и угадай, что я обнаружила?
Он с интересом наблюдал, как она взяла в руки сумку и достала оттуда сюрприз.
Софи держала в руке хрупкую, величиной с зубочистку палочку. Джей придвинулся поближе, чтобы получше разглядеть ее.
— Гадальная косточка, — удивился он. — Где ты ее нашла?
— В сундуке с приданым вместе с другими вещицами, которые считала потерянными. Там были твоя щетка для волос и моя ночная рубашка, разумеется. Странно, я столько раз переворачивала дом вверх дном в поисках этой самой кисточки, но никогда не заглядывала в сундук, наверное, просто не была еще готова найти ее. Но сегодня утром, проснувшись, пошла прямо к сундуку.
Джей молчал и о чем-то думал, неотрывно глядя на почти невидимую косточку, которую Софи держала так, словно это была бесценная золотая реликвия.
— Теперь я могу сказать тебе, что загадал тогда, — наконец вымолвил Джей.
— Нет, не нужно! А то не сбудется.
Она почувствовала, как тепло стало животу, и посмотрела вниз. Его рука прижималась к нему — сильная, загорелая и спасительная на фоне выцветшего хлопчатобумажного комбинезона.
— Уже сбылось.
— Ребенок? — прошептала она.
Слезы заволокли ей глаза. Почти ничего не видя, она порылась в сумке и извлекла оттуда большой обломок гадальной косточки, который он передал ей на хранение. Она понимала теперь, почему любовь пугает людей даже больше, чем смерть. Потому что боль так же пронзительна, как радость. Эта боль невыносима, но, быть может, так же необходима для жизни, как дыхание. «Утрата... — подумала она, — утрата всегда вызывает боль, но без нее никогда не ощутить радости воссоединения».
— Вот смотри, — сказал Джей, забирая у нее обе половинки.
Он соединил их в месте разлома и оценил результат. Улыбка, озарившая его лицо, была так же светла и печальна, как ее собственная.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— О том, как невероятно то, что они соединились и что мы соединились.
Он поднял голову и посмотрел ей в лицо. Быть может, дело было в свете, который лился в окно и бликами играл на его волосах, быть может, в едва заметном удивлении, сквозившем в его улыбке, но Софи вмиг оказалась отброшенной более чем на десять лет назад, к тому мгновению, когда впервые увидела его и узнала.
От его улыбки у нее на сердце стало светло. Его любовь выманила ее из норы и научила доверять. К этому всю жизнь стремилась ее душа — просто к доверию, которое другим дается само собой. К тому, чтобы, протянув ночью руку, быть уверенной, что он рядом, успокоит ее страхи, осушит слезы и будет до самого рассвета держать ее руку в своих руках. Она мечтала встретить человека, который всегда был бы рядом, когда он ей нужен, человека, который полюбил бы ее настолько сильно, чтобы все это сбылось.
Неужели небеса послали ей такое счастье? Неужели провидение раскрыло, наконец, свои объятия навстречу Софи Уэстон?
Ответ содержался в кисточке, которую держал Джей, и в том приливе нежности, который она испытала, когда он соединял половинки. Ее ответ — это надежда, неистребимая оптимистка, которая вновь и вновь заставляет сердце открыться, позволяет сохранять веру, несмотря на опустошающую горечь утрат.
Ее ответ — это он, обожаемый незнакомец. Мужчина, который научил ее любить и переносить утраты... и дорожить тем и другим. Мужчина, который вернулся к ней.
Теперь он здесь. И любит ее именно так, как она мечтала.
КОНЕЦ
