– Хотите есть? – сказал Поплева.
– Да, только быстрее, – сразу переменился Миха Лунь. – Мешкать нельзя, я должен бежать немедля.
– Рукосил страшный человек и могущественный волшебник, – продолжал Миха Лунь за едой. – Могущественный волшебник! И скоро в этой стране никому другому не останется места. Бррр! Никому. Что касается меня, то мне уже не осталось. Я удаляюсь – в дебри, во льды, в чащобы, в пустыню – куда угодно. Везде можно жить, когда нет Рукосила… Дайте мне пояс, – сказал он, покончив с едой и вставая.
Как видно, Миха Лунь ничего не упускал из виду и занялся недостающей в платье частностью не раньше и не позже, чем переделал и переговорил все остальные надобности в порядке их убывающей срочности. Он был хваткий парень, этот Миха Лунь, хотя не столь давно еще, полчаса назад на глазах его блестели слезы.
– Бежать, бежать, – повторил он, приняв от Золотинки кусок белой, несмоленой бечевки. Сердитым взмахом запахнул полы халата – направо и налево с одинаковой тщательностью, обнес ходовой конец пенькового пояса вокруг себя и завязал, завершив таким образом необходимое ввиду предстоящего побега оснащение.
– Медлить не приходится. Единственно, что я не могу бежать, не прибегая к оборотничеству – меня схватят на первой же заставе. – Быстрым взглядом он перебрал всех троих обитателей «Рюмок», внимавших этим лихорадочным речам с тягостной подавленностью, и сразу же сделал выбор, для чего пришлось ему только повести пальцем, остановившись на Тучке.
– Вы ничем особенно не больны, товарищ?
– Колени крутит… – начал было Тучка, но Миха решительно отмахнулся:
– Пустяки! Не до колен сейчас! Хотя я вынужден буду позаимствовать ваш облик на неопределенно долгий срок. Видите ли, товарищ, – мягче и доверительнее продолжал он, прижимая руку к груди, – я не могу обернуться в первого встречного – вам ли объяснять! Без добровольного согласия это дельце не так-то легко сладить. С вашего позволения, товарищи, я обернусь в Тучку, Поплева проводит меня до среднего течения Белой, дальше, думаю, не понадобится, настоящий Тучка останется здесь, охранять девушку, а Золотинка возьмет на себя обязанность заговаривать зубы любопытным, – он улыбнулся. – Решайте скорее, друзья! – и тревожно глянул на высоко ставшее, не красное уже, а блистательно белое солнце. С берега доносилась разноголосица корабельных работ. Принимая во внимание это обстоятельство, Миха благоразумно держался под сенью носовой надстройки.
– Ну, Тучка, тебе решать, – сказал Поплева, старательно избегая всяких чувств.
Тучка вздохнул, сокрушаясь, как кажется, больше по необходимости, но решил сразу, может статься, выбор волшебника льстил его каким-то неясным и невысказанным представлениям.
Недобрые предчувствия томили Золотинку, и она взялась за дела. Хлопот-то у нее побольше было, чем у этой цацкающейся с Асаконом троицы. Пока они там, в чердаке, шушукались, подготавливая превращение, Золотинка успела пересмотреть и увязать белье – и Поплеве и Тучке. То есть Михе Луню. Она подумала о котле и чайнике. Шильце и мыльце. Дратва и запасные подошвы для сапог. Теплое одеяло ввиду ночных холодов – одно на двоих. И куски просмоленный парусины для защиты от дождя. Так она носилась по всему судну, внезапно останавливаясь, что-то припомнив; заскочила по необходимости и в носовой чердак, где столкнулась уже с двумя глупо ухмыляющимися Тучками. И сказала: а!
* * *
Гнетущая тень неведомого покрывала разлуку.
Затуманенными глазами, не позволяя себе расплакаться, Золотинка провожала парус. Затаившийся на дне лодки Лжетучка, укрытый новым Тучкиным плащом, не лжеплащом, а самым настоящим, суконным на меху плащом, пропал как не было. Да он и не нужен был никому в этом торопливом и тревожном прощании – несуразная подробность, уродство передразнившей самое себя природы. Теперь, когда это уродство не маячило перед глазами, исчезла сбивавшая с толку двойственность ощущений. Не осталось лицедейства – только расставание.
Тучка, все еще прятавшийся у раскрытой на три пальца двери, встретил ее вопросительным взглядом.
– Вот мы и осиротели, – сказала она и вздрогнула, оттого, что чудовищные слова взошли на ум.
– Типун тебе на язык! – резко возразил Тучка.
Справедливо. Золотинка заставила себя улыбнуться. С некоторой натугой припомнила она, что время завтракать, а Тучка голоден. Но тут обнаружилось, что, потеряв голову от плотно следующих друг за другом событий, Золотинка уложила в лодку для «наших беглецов» все запасы съестного, какие смогла найти, и в доме не осталось ни крошки.
Потом сразу же прояснилось значение того обстоятельства, что разъездную лодку увел Поплева, осталась только крутобокая рыбница, с которой не так-то легко было управиться в одиночку. И речи ведь не могло быть, чтобы Тучка сопровождал Золотинку и показался сегодня в Корабельной слободе – не хватало еще, чтобы у невинных людей начало двоиться в глазах.
– А ты причаль на плоту, где бабы белье стирают, пониже угора, – посоветовал по некотором размышлении Тучка, очень уж оголодавший. – Главное на песок не посадить.
– Ладно, – протянула Золотинка. – Попробую.
Все сошло на редкость благополучно, Золотинка управилась с судном и без посторонней помощи сумела пристать к плоту, где советовал Тучка. Возвратилась она с реки к полудню, набравши запасов дня на четыре.
Широкое лицо Тучки с гладкой макушкой жестких черных волос не показалось над бортом «Рюмок», сколько Золотинка ни высматривала. Тучка не объявил себя и после, когда Золотинка, замешкав с передним парусом на лишние несколько мгновений, гулко ударила рыбницу о борт «Рюмок». Она забросила причальный конец, но на палубе его никто не принял, хотя Золотинка и решилась окликнуть. Растерянно наблюдая, как соскальзывает обратно веревка, она едва спохватилась снова поднять грот и вернуть рыбницу к повиновению – приметный ветерок относил лодку на близкую уже отмель.
Четверть часа понадобилось раздосадованной совсем уж лишним приключением Золотинке, чтобы снова подняться против ветра и, дважды сменив галс, вернуться к «Рюмкам» новым заходом. Теперь уж, затаив в душе и обиду, и тревогу, Золотинка полагалась только на себя и заранее приготовилась. Подоткнула юбку за пояс, обнажив загорелые ноги, обвязала вокруг себя причальный конец и разложила веревку так, чтобы не запутаться в ней во время прыжка. Едва только рыбница ткнулась скулой о бок «Рюмок», Золотинка бросила руль, стремглав пролетела длинную лодку от кормы к носу и как раз успела перепрыгнуть расходящуюся уже полосу воды. Ударившись коленом и не заметив этого, она вскочила на узкие вбитые в борт ступени; с шумом рухнувшая в воду веревка, весь моток, потянул ее вниз, но оставалось совсем немного: подняться на несколько ступеней, перевалиться головой вниз через брус и быстро намотать конец на ближайшую утку. Что Золотинка и проделала с бессознательной ловкостью и проворством.
Тучка не объявился.
Все еще не теряя намерения обидеться, обидой заслоняясь от мучительно сжимавшего сердце предчувствия, Золотинка позвала. В темном проеме двери виднелась откинутая крышка сундука. Впрочем, Золотинка припомнила, что и сама его так бросила – не запертым. Все оставалось так или почти так, как два-три часа назад. Не было только Тучки.
