– Что же мы здесь стоим, – опомнился сантехник. – Прошу в дом.
– Нет, спасибо, но я не имею времени на длительное нахождение в гостях, – ответил Джонни. – У вас есть проблемы.
– Откуда вы знаете? – спросил сантехник, решивший чередовать обращение на «ты» и на «вы».
– Знаю, – сказал Джонни. – У вас есть проблемы, которых вы не решите сами. Есть человек, который вам поможет.
– Неужели?
– Это аспирант Федор. Вам следует обратиться к нему.
– Где же его взять, – заметил сантехник, понимая этот вопрос как фигуральный.
– Вам нужно его поймать, – ответил, тем не менее, младший Осборн. – Он владеет нужным для вас знанием.
– Как это поймать? – переспросил сантехник, для которого ловля аспирантов не входила ни в число выработанных навыков, ни даже в набор привычных мечтаний.
– На берегу. Я покажу где. Вам, однако, не следует относиться к этому легкомысленно, – сказал Джонни, сосредоточенно моргая преувеличенными глазами: – это значило бы потерять свой шанс.
– Я постараюсь, – обязался сантехник.
– Повторяю, это очень непросто. Многие хотели поймать аспиранта Федора, чтобы использовать его в своих целях.
Средний сантехник внутренне согласился с этим утверждением, вспомнив, как несколько часов назад он сам пытался использовать аспиранта Федора в своих целях, не имея в оправдание даже более или менее честной уверенности в том, что эти цели являются благими.
– Он обладает способностью принимать виды. Вы сами поймете, когда он окажется в ваших руках. Надо быть готовым ко всему. – Мальчик, доселе говоривший с видимой отчужденностью от своей речи, вдруг споткнулся и приглушенным голосом, с пронзительно прозвучавшей на задымленной лестничной клетке ноткой мальчишеского страха, сказал: – Он всем может обернуться. Он так делал. Даже моим папой. Только я все равно узнал. От папы пахнет не так… дымом… а от него прогорклой морской капустой. Я узнал.
Средний сантехник позволил себе протянуть руку и успокоительно потрепать Джонни по плечу. «Хорошо, малыш, – сказал он, ощущая мучительную фамильярность своего тона, – хорошо. Нет поводов волноваться. Я все сделаю. Только покажи, где его искать».
– Пойдемте, – сказал Джонни.
Тут только средний сантехник заметил, что тот был до нитки мокрым, и с его одежды тихою струйкой капало по лестнице. «Что это? – сочувственно спросил он. – Ты не простынешь?» «Были обстоятельства», – сдержанно отозвался мальчик.
Они спустились до первого этажа. Встретившийся Петров приветственно помахал рукой, спросив, как жизнь и не нужно ли мастики, а то у него сохнет на кухне, а выбрасывать жалко. «Я бы советовал взять», – негромко посоветовал мальчик. После недолгих торгов средний сантехник взял у Петрова кулек на килограмм. Они вошли в лифт, мутно переливающийся разносортной чешуей, и Джонни нажал кнопку вызова мастера.
– Мне казалось, – сказал средний сантехник, стоя в банном халате под блокадным освещением, – что эта кнопка вызывает мастера во внештатной ситуации.
– Это было раньше, – сказал Джонни. – Теперь она в той же ситуации к нему привозит.
Средний сантехник хотел бы чем-нибудь заесть этот обмен репликами, но, не имея в своем наборе ничего, кроме вафельного полотенца и кулька мастики, решил, что эти продукты ему забвения не принесут. Дверь разъехалась на стороны. Они вышли, как показалось, на ту же лестничную клетку, только на двери Петрова висела табличка «Урология на учете», и открыли подъездную дверь. Серый свет полился в нее. Плоский берег расстилался перед сантехником, со слоистыми, как сланец, волнами и массово несущимися на какую-то циклопическую сходку тучами.
– Спрячьтесь под лодкой, – из-за плеча сказал Джонни. – Где тюлени. Он придет.
Сантехник обернулся что-то спросить, но за плечом не нашел ни Джонни, ни дверей, ни дома, к которому они относились. Он стоял один посреди берега, и только доносившийся ветром слабый запах рыбьего жира, напоминавший о суровой детсадовской поре, указывал, в какую сторону идти к тюленям.
Когда сантехник достиг до залежей длинных инертных тел, единственным занятием которых было иллюстрировать процесс конвергенции для учебника Наумова и Карташова «Зоология позвоночных», то, подкравшись так, чтоб его не заметили, он укрылся под опрокинутой лодкой, в тесном объеме которой пахло крабовыми палочками без гарнира, и прислушался.
– Мы с тобой со вчерашнего утра не видались, – говорил один негромкий, низкий голос, видимо характеризовавший самоуверенного, но неядовитого тюленя, – однако я не замечаю, чтобы время, проведенное в отсутствии, прошло для тебя плодотворно. Ты, проще сказать, какой-то все такой же.
– Ты, дорогой Фредегарий, – отвечали ему, – вследствие малой подвижности наклонен к негибким оценкам. Поплавал бы пошел. Нельзя жить одним подкожным жиром, мировоззрение рантье – отнюдь не то, что может спасти нашу нацию.
– Милый Северьян, – отвечал прежний, – когда ты говоришь о нации, не надо коситься на самок, это делает твой дискурс неубедительным.
– Да, – с вызовом сказал названный Северьяном, – я неравнодушен к женщинам. И они ко мне тянутся. Они говорят: «Не знаем почему, Северьян, но мы тянемся к тебе. Это выше нас». Нельзя сопротивляться пульсу планеты. И, в конце концов, в сохранении нации есть такой аспект, как тиражируемость.
– Вот не надо свою либидинозность выдавать за патриотизм, – посоветовали ему. – Кого ты тут хочешь ввести в заблуждение?
Северьян неприязненно промолчал. Средний сантехник готов был поклясться, что при этом он смотрел на самок.
– Хотя, конечно, многие одаренные люди способны были делать несколько дел одновременно, – примирительно сказал Фредегарий. – Вот, например, Юлий Цезарь или хотя бы Сципион Африканский.
– Даже и Сципион Назика, – горячо вступил Северьян, забыв о трениях.
– И Назика, – согласился Фредегарий.
– А, с другой стороны, как странно выглядят в биографии этих людей, всегда вежливых и выбритых, истории об архаических сарказмах судьбы. Какая-то усталость вкуса в этих эклектических ансамблях. «Иды марта еще не прошли».
Фредегарий шумно вздохнул.
– Я все более убеждаюсь, – сказал он, – что никакого Цезаря на свете не было, а вернее, не было отдельного Цезаря, а был человек, который нам известен как Иван Грозный, а римским историкам – как Цезарь.
– Какой ты внезапный, – сказал Северьян.
– Сам посуди. От имени Цезаря происходит слово «царь». Первый русский царь – Иван Грозный. Цезаря обвиняют в гражданской войне, Ивана Грозного – в расколе страны на опричнину и земщину. Грозный покоряет Казань и именуется властителем Казанским. Слово «Казань» происходит от татарского «казан», то есть котел. По латыни котел – энеум, а Цезарь считает себя происходящим от Энея, основателя Рима. Обладание рогом, или котлом, изобилия составляет царскую привилегию. Грозный воюет с королем Стефаном Баторием. Стефан по-гречески значит «венец», то есть «увенчанный», «царь». А что касается фамилии Баторий, то если мы вспомним, что древнегреческая буква «б» впоследствии переходит в «в», а «т» – в «ф», то поймем, что Стефан Баторий – это, в сущности, «Вифинский царь», то есть тот самый Никомед, об отношениях которого с Цезарем говорили так много.
