В конце трапезы Питер Педжет поднялся, чтобы произнести речь.
– Сегодня, как вам всем известно, очень важный день для Британии, и для меня в частности. Мне очень повезло, что я смог стать указующим перстом в вопросе законодательства мирового масштаба. Многие дружеские голоса слились сегодня в единое славословие, и я не могу отрицать, что мне очень приятно вдруг оказаться любимым и почитаемым после стольких лет опасений, что мой глас вопиющего в пустыне никогда не будет услышан. Но здесь и сейчас, перед моей семьей, друзьями и коллегами я бы хотел прямо заявить, что не заслуживаю ни грамма из лавины похвал и добрых напутствий. Потому что всем тем, чем страна обязана мне, я десятикратно обязан своей жене, Анджеле, поэтому именно у нее, а не у меня страна находится в долгу.
Разумеется, эти слова были встречены овациями, но Кэти Педжет отметила, что ее мать не улыбнулась и не подняла глаза.
– И я хочу сказать прямо здесь и прямо сейчас, что я ничто, ничто без Анджелы. Она моя жизнь, моя любовь и суть всего моего счастья. Я обожаю и благодарю ее от всего сердца за ее доброту и терпение перед лицом моей глупости и слишком частых приступов слабости. Я люблю тебя, Анджела, и всегда буду любить.
Наступило короткое затишье. Питер сказал все, что хотел, и смотрел на жену. Анджела наконец подняла на него глаза и попыталась улыбнуться, но было очевидно, что столь яркая похвала не произвела на нее ни малейшего впечатления. Собравшиеся были в замешательстве. Никто не знал, что сказать. Положение, как и всегда в последнее время, спасла Кэти. Она уже давно заметила явную тоску матери и не понимала ее причин. И теперь она почувствовала, что над радостно-оживленным столом вдруг повисла смущенная тишина. Более того, это замешательство распространялось и на другие столы. Требовалось срочно что-то сделать, внести свежую струю.
Кэти поднялась на ноги.
– Папа никогда не знал, как заканчивать речь, – сказала она и затем, подняв бокал, добавила: – За Анджелу и Питера Педжет, моих маму и папу.
Тост был радостно поддержан, и замешательство прошло.
Квартира Саманты, Ислингтон
– Господи боже мой, должно же быть что-нибудь! Какая-нибудь мелочь, доказательство, что он здесь был, – сказала Лаура, высунувшись из-под кровати Саманты.
– Он и не отрицает, что был здесь, – довольно сварливо заметил Курт со стремянки, с которой обозревал поверхность серванта. – Он признает, что был здесь много раз, работал с Сэмми. Именно поэтому ему все сошло с рук.
– Послушайте! – сказала Саманта. – Он трахал меня в этой квартире много-много раз. Мы живем в мире ДНК Он должен был оставить следы.
– Какие? Сперму на простынях? Сэмми, ты самая аккуратная женщина из всех, кого я знаю, ты через день простыни стираешь.
– Да знаю я, знаю. Именно поэтому я ничего пока не нашла, но мы не искали по-настоящему, в смысле, нужно все вверх ногами перевернуть… Ну, не знаю, что я надеюсь найти, но мы должны обыскать каждый миллиметр этой квартиры, пока не найдем что-нибудь – записку, презерватив, счет из гостиницы, подписанный этим ублюдком. Что-то, что укажет на его сексуальную связь со мной!
И они принялись за поиски. Саманта проливала слезы над каждой записью в ежедневнике, в которых превозносила свою любовь к Питеру Педжету, но не нашла никаких его записей, кроме нескольких разрозненных парламентских заметок, в которых не было ни нарисованного сердечка, ни вензеля ПП + СС на полях.
– Ну разумеется, он с самого начала намеренно не оставлял следов, – заметил Курт.
Они изучили каждый чек и каждую квитанцию. Они заглядывали под ковры, между половицами и аккуратными стопками безупречно чистых трусиков в ящиках комода Саманты.
– Это он мне купил, – сказала Саманта, держа в руках кружевные трусики и лифчик, первый его подарок. – Но доказать я это не могу. Наверное, я его выкину.
– Лучше отдай мне, – заметила Лаура.
Затем Курт вытащил черный пластиковый пакет из мусорного ведра в кухне.
– Нечего туда заглядывать, – запротестовала Саманта. – Здесь мусор за последние пару дней, а Педжета здесь уже сто лет не было.
– Может быть, ты только недавно выкинула то, что осталось от него… Я не знаю, спичечная этикетка с номером твоего любимого секс-шопа, его трусы, которые ты использовала вместо тряпки… Мы решили обыскать всё.
– Ты прав, все правильно, – ответила Саманта, хотя она начинала терять интерес к этому очевидно безнадежному делу. Затем она вдруг заглянула в пустое мусорное ведро, в это не самое приятное место, обычно закрытое мешком для мусора; в большинстве кухонь это означает, что туда из дырявого пакета вывалилась пара грязных салфеток, плавающих в вонючем морковном соке.
Но в мусорном ведре Саманты ничего подобного не было. Она выбрасывала мешок задолго до того, как он мог лопнуть или начать протекать. Под мусорным пакетом в ведре Саманты никогда не было никаких грязных салфеток. Оно было безупречно.
Но не совсем. На дне Саманта увидела два крошечных комочка. Два смятых клочка бумаги, скрученные в крошечные шарики не больше горошины. Один, бледно-желтый, был чек из кассового аппарата, а другой – белоснежный, кипенно-белый – бланк оплаты из «Свитч».
Комната кабинета министров, Даунинг-стрит, 10
Кабинет министров обсуждал, как лучше распорядиться грядущим золотым дождем, который обязательно принесет легализация наркотиков. Даже если десятки миллиардов фунтов отложить на нужды больниц на тот маловероятный случай, если количество наркоманов сильно возрастет, все равно останутся еще бесчисленные миллиарды фунтов.
– Полиция будет купаться в деньгах, – ухмыльнулся министр внутренних дел. – Нам еще сто лет не придется агитировать их перед выборами. То же касается таможни и акцизного управления.
– Если мы с этого поимеем столько же, сколько с сигарет, – торжествовал министр здравоохранения, – ровно через год у меня будет двадцать новых больниц.
– И новых школ! – добавил министр образования.
– Новое поколение боевых самолетов и достойные ракеты среднего действия, – сказал министр обороны.
– Бюджет на непредвиденные расходы, которого не нужно будет стыдиться, – добавил министр иностранных дел.
– Снижение налогов. Снижение налогов. Снижение налогов! – гремел канцлер казначейства. – Зачем улучшать людям жизнь, если чертовы тори вернутся к власти и станут пожинать плоды.
Именно в этот момент без предупреждения вошел Чарли Ансборо, подошел прямо к премьер-министру и, не говоря ни слова, положил перед ним фотографию.
– Что это, Чарли? – спросил премьер, разозленный столь беспардонным вмешательством.
– Спросите-этого-ублюдка-который-сидит-вон-там, – ответил Ансборо, истекая презрением и указывая пальцем на Питера Педжета.
