Но на сей раз он соврал Сюзанне насчет причин, по которым не приедет. Сегодня ночью ему требовалось побыть одному, требовалось время и место подумать. На его плечи словно давила невыносимая тяжесть, которую невозможно скинуть одним неимоверным усилием. Это была глыба, которую он должен сбросить с себя сам, только сам.
И помочь ему должна была фотография, лежавшая на столе.
У всех есть прошлое. И все когда-то были другими. Эта мысль бродила у него в голове, когда он смотрел на любительский снимок юного, еще не подавшегося в террористы Франца Мюльхауса и когда Анна описывала фотографию новобрачной Ульрики Майнхоф. Жизнь, предшествовавшая той жизни, что известна полиции.
Последние два часа Фабель изучал досье, отправленное Ингрид Фишманн непосредственно перед смертью. Он разложил бумаги на столе: газетные вырезки, интервью, хронология развития и диверсификации протестного движения, материалы о группировках активистов и террористов, фотокопии статей из книг о немецком терроризме.
И фотографии.
Сам снимок не имел никакого отношения к расследуемому делу. И никакого отношения к тому, что случилось с Фабелем двадцать лет назад. Фотография имела отношение к чему-то и кому-то совершенно другому.
Фабель обнаружил этот снимок с приклеенной сзади бумажкой в самом конце составленного Фишманн досье. Он датировался 1990 годом, а тогда и смысл существования левацких движений стремительно терялся. Берлинская стена только что рухнула, и две Германии все еще обнимались с энтузиазмом и надеждой. Это было время, когда весь мир смотрел, как миллионы жителей Восточной Европы поднялись против коммунистических диктатур. Прежние лозунги левых утратили смысл и даже стали как-то неуместны.
На прикрепленной к фотографии бумажке было написано: «Кристиан Вольмут, мюнхенский анархист, разыскиваемый по подозрению в нападении на государственные и коммерческие структуры США в Федеративной Республике. Сфотографирован с неизвестной женщиной».
Неизвестная женщина. Снимок был мутным и выглядел так, будто его сделали издалека. Девушка, примерно студенческих лет, стояла слева и чуть позади Вольмута. Высокая и худая, с длинными темными волосами, черты лица размыты, но узнаваемы. Для тех, кто ее знал.
Фабель прочитал материалы по Вольмуту. Политическое движение умирало. Он организовал группировку, постепенно рассосавшуюся, но все же успевшую не совсем удачно подложить парочку взрывных устройств в различные американские организации. Последняя бомба оторвала пальцы правой руки девятнадцатилетнему сотруднику секретариата в офисе американской нефтяной компании. Вольмута схватили, и он провел три года в тюрьме.
Фабель снова посмотрел на высокую девушку с длинными темными волосами. Вольмут разговаривал с кем-то не попавшим в объектив, а девушка рядом с ним внимательно слушала. И при этом очень узнаваемо склонила голову набок. Поза сосредоточенности.
У всех есть прошлое. Все когда-то были другими.
В дверь постучали, и Фабель убрал снимок под стопку документов досье.
В кабинет вошли Анна и Хэнк.
22.00. Осдорф, Гамбург
Никаких ящиков с барахлом в подвале Грубера не было. И беспорядка тоже.
Подвал оказался огромным. Его размеры никак не соответствовали находившейся под лестницей дверце, ведшей сюда. Мария осмотрела стены в поисках окна или другой двери, но понимала, что находится слишком глубоко под землей. Она подумала о заходящем вечернем солнце, пробивающемся на лужайку сквозь кусты и деревья в саду Грубера, и внезапно ощутила, как давит на нее большой дом и пласт холодной черной земли за стенами подвала.
Потолок тут был удивительно высоким, метра два, а сам подвал Грубер переоборудовал в рабочее помещение. Тут стояли лавки, книжные полки и металлические шкафы для инструментов. Мария постоянно слышала металлический шелест и увидела прикрученную к стене большую электрическую стальную коробку с вращающимся за защитной решеткой вентилятором. Она подумала, что Грубер, должно быть, установил здесь какую-то систему контроля за температурой и влажностью. Толстые квадратные колонны по всему подвалу поддерживали перекрытия дома. Четыре колонны в центре использовались как углы для огороженного места, похожего на импровизированную операционную, стенками которой служили полупрозрачные толстые пластмассовые плитки. Страх Марии усилился: было очевидно, что этот участок предназначен для особых целей, и у нее возникло тошнотворное ощущение, что эти цели имеют самое прямое отношение к ее ближайшему будущему.
Грубер будто почувствовал ее страх. Он нахмурился, лицо его стало сердитым и печальным. Он погладил ее по щеке.
— Я не обижу тебя, Мария. Я никогда и ни за что не причиню тебе боль. Я не психопат и не убиваю без причины. Сейчас-то ты уже должна это понимать. Мне дано видеть сквозь пелену, отделяющую каждую жизнь, каждое существование. И поэтому я ценю жизнь больше, а не меньше. Те, что умерли… Они это заслужили. Но ты — нет. И Фабель тоже. Потому я и не взорвал бомбу, которую заложил под его машину. Понимаешь, мы все связаны друг с другом. В каждой жизни мы собираемся вместе снова, чтобы закончить то, что недоделали раньше. Ты, я, Фабель — все мы уже прежде жили и будем жить опять. Не бойся, Мария. Я не причиню тебе вреда. Просто я не могу позволить тебе помешать тому, что должно произойти ночью. Сегодня моя месть свершится.
— Франк, — проговорила Мария, — не надо больше убивать. Давай покончим с этим здесь и сейчас. Я позабочусь о тебе, помогу тебе.
Грубер снова ей улыбнулся:
— Милая Мария, ты ничего не понимаешь, да? Все, чему я научился в этой жизни, все навыки, которые приобрел, нужны были для того, чтобы я смог завершить то, что запланировал сделать ночью. — Он взял ее за руку и повел к огороженному толстыми полупрозрачными полотнищами участку. — Я покажу тебе пример того, о чем говорю. Ты видела мои работы по реконструкции. Видела, как я восстанавливаю лица умерших пласт за пластом, придавая им плоть, фактуру и кожу. Возвращая их личность. Ну так я могу все это проделывать в обратном порядке — снимать пласты с живых, уничтожая их личность…
Грубер поднял толстое пластиковое полотнище. Мария услышала пронзительный вопль, разнесшийся под сводом подвала, и поняла, что кричит она сама.
23.03. Полицайпрезидиум, Гамбург
— Хэнк кое-что нарыл, — сообщила Анна.
— Ладно. — Фабель откинулся на спинку стула. — Выкладывайте…
— Как вы приказали, мы занялись прошлым Брандта и его матери, Беаты. Франк Грубер из команды криминалистов подтвердил личность отца Франца Брандта. Брандт совершенно точно сын Франца Мюльхауса.
— Расскажите мне то, чего я не знаю, — буркнул Фабель.
— Хотя Мюльхаус и отец Брандта, но Беата его не усыновляла. — Хэнк кинул на стол Фабеля фотокопию документа. — Вот свидетельство о рождении Франца Карла Брандта. Отец неизвестен, мать — Беата Мария Брандт, в то время проживавшая по адресу: Губертусштрассе, двадцать два, Ниендорф, Гамбург. Она его не усыновляла. Он сказал нам правду. Она его родная мать. Возможно, он даже не подозревает, что Рыжий Франц Мюльхаус его отец. Нет абсолютно никаких подтверждений связи Беаты Брандт с Рыжим Францем Мюльхаусом или ее участия в радикальных группировках семидесятых — восьмидесятых. Но результаты анализа ДНК подтверждают: ребенка она родила от него. И в сухом остатке мы имеем, что Франц Брандт действительно сын Мюльхауса. Но не сын Микаэлы Швенн. А это, в свою очередь, означает, что не он был тем маленьким мальчиком с перекрашенными в черный цвет волосами на станции в Норденхаме.
