ее рассказов – в Палестине, в крымской коммуне, в Москве, до войны или после, – связь местечка с современностью сохраняет текстуру сложного проникновенного опыта, включающего в себя опыт невосполнимой утраты.
Живая связь между жизнью местечка и жизнью в настоящем – это не тепло и не умилительность китча и не воспоминание о незыблемых ценностях традиционного мира. В текстах Горшман обнажены глубокие трещины конфликта, разрушения, бурных перемен, которые вплелись в ткань повседневной жизни. Сборник 1948 года «Дер койех фун лебн» («Сила жизни») включает в себя несколько рассказов, действие которых происходит в довоенном местечке – они показаны глазами девочки. «Майн эрште либе» («Моя первая любовь») – это описание ее привязанности к молодой женщине, приходившей за покупками в пекарню к ее матери. Женщина, элегантная и эфемерная в своей красивой полосатой шелковой блузке, каждый день заходит что-то купить, и ей очень не нравится, когда мать девочки кричит ей в спину, что выпечка у нее очень вкусная. Когда девочка узнает, что молодая женщина помолвлена, она воображает себе ее жениха как воплощение совершенства. Она впадает в ярость, видя, как жених кричит на свою невесту, и после этого отказывается есть. По ходу подготовки к свадьбе мать ее печет «киткес», плетенки, смазывает их яйцом – в готовом виде они становятся золотисторумяными, безупречными. Девочка берет гвоздь и соскребает со всех плетенок корочку – тем самым она мстит невоспитанному и грубому жениху. Мать не теряется и заново смазывает булки яйцом, а потом снова сажает в печь. Довольная собой, она заявляет, что от дочкиной шалости не осталось ни следа, однако девочку это не убеждает: она видит на попорченных плетенках явственные следы своей обиды. В этом рассказе мотив, связанный с едой, введен не из соображений ностальгии. Киткес – праздничные сдобные плетенки – нужны здесь не для того, чтобы изобразить былое изобилие, скорее их нарушенная безупречность дает читателю доступ в укромный мирок девочки, у которой нет иного языка, чтобы выразить свои желания и свой гнев.
В рассказе «Дер дритер дор» («Третье поколение») раскрыты сложности отношения писательницы к местечку. В нем, как и в других, еда – и ее отсутствие – служит основным мотивом, однако здесь речь идет о вещи совсем иной, чем «кугельный иудаизм», над которым насмехается собеседник Переца во «Впечатлениях от путешествия по Томашовскому уезду в 1890 году». Горшман плохо ладила с отчимом, поэтому воспитывалась в доме деда и бабки по матери. Ее бабушка, женщина большой физической силы, работала красильщицей. В краткой автобиографии, предваряющей «33 новелн», автор сообщает, что бабушка была мастерицей собирать грибы, травы и ягоды в лесах под Кроком, и приводит язвительные слова своей безграмотной бабки: «Мужчина ни-и-ичего не понимает! Скажи ему – половина гуся кормится, другая половина варится, – и пожалуйста!» («А ман фарштейт го-о-орништ! Зог им – а халбе гандз фитерт зих, ди андере хелфт – кохт зих, – ун пажалуйсте!») [Gorshman 1961: 7]. Легковерные мужчины готовы любые байки принять за правду, но женщины куда сметливее.
Гордон использует тему смены поколений для того, чтобы прорисовать неразрывность цепи еврейских традиций; у Горшман в «Третьем поколении», напротив, показаны острые конфликты, разделяющие поколения. Бабушка и дедушка получают письмо от внучки – она только что родила и лежит, больная и несчастная, в больнице в Вильне. У нее мастит, она не может кормить ребенка; они с ее «другом» (хавер) не женаты, у них нет денег, они ютятся в одной неотапливаемой комнатушке. Призывы к матери оказались тщетны – мать ответила, что они с младенцем могут лежать «в лечебнице или в другом месте» («ин бикур-холим одер ин ан андер орт») – имея в виду, что дочь может лежать хоть на кладбище, ей все равно [Gorshman 1961: 18]. Бабушка печет сдобные булочки и пирожки с крыжовником, складывает их в корзину вместе с маслом и медом, едет на телеге на станцию, потом поездом в Вильну, кормит внучку и правнучку, после чего привозит всех, в том числе и молодого человека, в Крок, где выхаживает их и помогает снова встать на ноги. Старшее поколение – не родители, а их родители – спасает «третье поколение», поколение новых евреев, которые уехали из местечка, отказались от его традиций, однако без него им по-прежнему не выжить. Горшман возвращается к тому же эпизоду в более позднем автобиографическом произведении, «Ханес шоф ун риндер» («Овцы и коровы Хане», в русском переводе – «Стада и отары Ханы»), где описана ее жизнь с 1930 года до конца войны, в том числе и в коммуне «Войо нова». Замужество кладет конец жизни героини в коммуне. В 1931 году она, вместе с тремя детьми и вторым мужем, переезжает в Москву. Перемена дается ей нелегко. Бедность, перенаселенность, дрязги с соседями по коммунальной квартире, длинная дорога на работу на трамвае (который поначалу Хану пугает, потому что она боится, что он может сойти с рельсов) – все это представляет собой суровый контраст к свободной жизни в коммуне и задушевности жизни в местечке, где женщины говорят о том «что приготовили вчера и что собираются приготовить сегодня» («вое нехтн хот мен гекохт ун вое ме хот бедейе цу кохн хайнт») [Gorshman 1961: 99].
Десять лет спустя, в июне 1941 года, Хана привозит младшую дочь в гости к матери и отчиму в Литву – этим заканчивается 21 год взаимного отчуждения. Мать, Гитл, накрывает роскошный стол:
Многослойные торты высились, точно шляпы. Бабки на сливках и яичных желтках были покрыты глазурью и присыпаны дробленым орехом, корицей и сахаром. Фруктовые корзиночки, нежные и глянцевые, припорошила сахарная пудра. Медовик Гитл украсила гусыней с гусятами из гвоздики… Печеночный фарш Гитл разложила по большим блюдам, украсила луковым пером, укропом, розочками из редиса, приправила измельченным крутым яйцом. Сверху – большая ложка гусиного жира со шкварками… Крупные прозрачные ягоды крыжовника лежали на столе целиком, желтели, точно отполированный янтарь; темно-красные клубничины плавали в красноватом сиропе – будто только что с грядки [Gorshman 1994: 146–148][248].
Однако у всего этого изобилия, явственной демонстрации стремления матери всех накормить, есть и оборотная сторона: память о том, как Гитл когда-то отвергла свою дочь, – Горшман описала это в «Третьем поколении». В «Овцах и коровах Хане», в отличие от более раннего текста, отвержение облечено в более жесткие слова. Гитл помнит, что тогда написала: «Да по мне лежи ты в общей палате в Ковно, и пусть выблядок твой останется сиротой» [Gorshman 1994:148]. Подробное описание традиционных блюд не
