жить в пределах его владений. Виновны они были в самых различных преступлениях, кто в убийстве, кто в насилии над женщиной, кто в грабеже. Но все эти бойцы, в том числе и те, кто не был ни к чему приговорён, представляли собой внешне пёстрое, а по сути единое общество, накрепко сбитое совместными боями, пьянками, одинаковым нравом и замашками.
На берегу кипела работа – бойцы Скиольда, если их можно было так назвать, возились с кораблями, обновляли такелаж, борта, дно, перебирали паруса. На глубоком месте залива стояли два небольших грузовых корабля – их привели только утром, и их трюмы были наполнены собранной с деревень податью, которую взяли натурой: зерно, вяленое и солёное мясо, рыба, овощи, дичина, сотканное крестьянками полотно, шкурки, кожи и всякая мелочь. Кроме того, с прочим грузом наверняка привезли одного-другого ребёнка тех неудачливых родителей, кто не смог собрать удовлетворяющий господина выкуп. Ярл предпочитал получать в дани девушек, молоденьких и более или менее привлекательных, он сперва наслаждался ими сам, потом делился с кем-нибудь из офицеров на недельку-другую и только потом продавал на ближайшем рынке. До сих пор непокорные среди крестьянок ему не попадались, всё, на что они были способны – это стонать и кричать в первые пару раз. Потом становились шёлковыми.
Ярл улыбнулся своим мыслям. Пожалуй, если на этот раз привезли парочку, то можно потребовать обеих сразу. Пара тычков – и девчонки сделают всё что он скажет.
Скиольд пинком прогнал с дороги немолодую рабыню, тащившую огромный котёл, и, поднявшись по лестнице на второй, жилой, этаж, вошёл в свою спальню.
– Ну что? Не передумала?
Ингрид сидела на полу недалеко от окна. Она была привязана за руки к кольцу, врезанному в стену, и с трудом могла пошевелиться. Плечи и локти давно ныли, ног она почти не чувствовала. На ней была только изодранная рубашка (уже не тонкая льняная, а простая, грубая, вроде тех, которые носят служанки, занятые чёрной работой), в прорехи была видна кожа, а заодно и многие синяки и кровоподтёки. Кое-где Соргланов ремень разрезал кожу, кровь запеклась. Девушка сначала боялась, что раны могут загноиться. Потом перестала.
Она почти изнемогла. Запавшие щёки и тени под глазами говорили, что если она и спала последние дни, то совсем немного. Её мало кормили и почти не давали отдыха, вполне резонно надеясь, что это окажется непосильным для изнеженной благородной девушки. Это и в самом деле оказалось бы непосильно, будь она с самого начала избалованной дамой. Но она знавала и другую жизнь. Конечно за последний год успела привыкнуть к хорошему, но опереться ей было на что.
Скиольд подошёл и слегка пошевелил её ногой. Она уже почти не отреагировала, потому что привыкла к подобному обращению. Она вообще быстро ко всему привыкала. Кроме того, пинок был не сильный и почти не отдался в измученном теле. Он не попал по больному боку. В смысле, наверное просто и не целил.
Ингрид трудно было понять, сколько прошло времени. Может, пара недель, может, месяц. Может, год. Нет, для года слишком мало происшествий. За это время ей пришлось посидеть в мокрой холодной камере – образце подобных заведений в лучшем виде – терпеть побои и издевательства, голод, жажду и даже бессонницу, но недолго, кажется, всего пару суток. Скиольд определённо не представлял, на что способна продолжительная бессонница, и за это Ингрид благодарила бога всякий раз, как вспоминала об этом. Обычную боль не так уж сложно терпеть. Главное всегда помнить, что сильная боль не может быть продолжительной, что рано или поздно наступает бесчувствие, надо только чуть-чуть потерпеть. Гораздо тяжелее вынести тонко рассчитанные издевательства в сочетании с голодом и равнодушием мучителей, которые не испытывают к тебе ненависти, просто у них работа такая.
Скиольд умел куражиться над пленными, у него явно был богатый опыт такого рода занятий, но пока Ингрид удавалось сносить всё это почти без ущерба для своего разума. Она стала более безучастной, уже не мечтала о том, чтоб вымыться, как следует поесть и согреться. Её тело потеряло часть своей уязвимости, но всё равно оставалось обузой.
Она ещё верила в то, что её спасут, хотя Скиольд и говорил, что никто не узнает о похищении, что решат, будто она бежала. Постепенно доходило, что найти её в этом мире не так-то и легко. Но даже если её найдут, не случится ли это слишком поздно? Если Скиольд будет продвигаться вперёд такими темпами, от неё скоро ничего не останется.
Скиольд протянул руку и неторопливо распутал верёвку. Ингрид тяжело повалилась на пол.
– Что с тобой? – притворно удивился он. – Никак плохо себя чувствуешь?
– Ты плохо на меня действуешь.
Пинок. Посильнее прежнего, кроме того, не по ноге, а в живот, она даже задохнулась и несколько минут пыталась продышаться.
– Испытываешь моё терпение, девочка.
– Я тебе не девочка.
– Ага, знаю. – Он грубо усмехнулся. Ингрид лишь устало прикрыла глаза. – Давай, поднимайся. Не верю, что ты такая уж обессиленная. Раз можешь дерзить, значит, сил хватает. Встала, я сказал! – Она лишь слабо шевельнула руками. – Нарываешься.
– Мне всё равно, что ты думаешь.
Он подхватил её с пола и опрокинул на кровать. От удара о вроде бы мягкий тюфяк она застонала. Больно. Похоже, в одном из рёбер трещина. Переломов-то она не смогла найти, но слишком было тяжко. И дышать трудно.
– Я узнал, что ты, оказывается, была рабыней. – Он вырос над ней, как конник над пехотинцем, и пленница зажмурилась. – И долго. Ну надо же! И что же хозяева тебя не научили, как следует себя вести?
– Тяжело им пришлось, – выдохнула девушка. – Как и тебе.
Скиольд расхохотался.
– Тяжело? Ты шутишь. Я ещё за тебя и не брался. Зачем? Торопиться нам некуда, времени полно. Мне даже интересно, надолго ли хватит твоей дурости. По моему опыту девицы при должном обращении быстро умнеют.
– Твоё понимание ума не делает тебе чести.
– Что ты несёшь? Болтаешь, словно что-то разбираешься в жизни, а на деле на твоём месте любая деревенская баба уже давно бы замолчала в тряпку. Догадалась бы, что не стоит напрашиваться на порку… А? Как насчёт хорошей порки? А потом тебя поставят к столбу до вечера. Сразу желание болтать пропадёт… Что, задумалась? И правильно. С рабынями, да ещё вздорными, только так и следует обходиться.
– Я не рабыня. – Она
