алмазов. Она вдвое больше планеты Земля и покрыта графитом и алмазами.
И, если бы был шанс, я бы подарил тебе кольцо с бриллиантом еще больше. Если ты скажешь «да».
Но, конечно, Деревенщина не Грейс. Она не любит дорогие украшения.
— Держу пари, это красиво, — шепчет она. По моей коже скатываются мурашки, и я целую ее в ухо.
— Не так, как ты.
Она переплетает свои пальцы с моими и кладет мою руку к своей груди. Ее сердце бьется, как барабан, каждый удар отдается в мою ладонь. Моя.
На ней нет лифчика, и сосок торчит сквозь платье. Мой большой палец успокаивающе массирует ее сосок, а губы сжимают изгиб ее шеи и плеча. Мой член налился кровью, ноя за нее. Она перекатывается на мне сверху и оседлала мои бедра, глядя на меня с беззастенчивым голодом, и я не могу поверить, что когда-либо трахал женщину, которая не была ею. Человек, который не смотрел на меня так, как сейчас. Как будто я весь ее мир. Ее луна, ее звезды, Млечный Путь и галактики вокруг него.
— Я скучал по тебе, деревенщина. — Я выпустил злобную улыбку. Она наклоняется вперед и затыкает меня грязным поцелуем.
Кровь бурлит в моих венах. Я отстегиваюсь, пока она поднимает платье. Я стягиваю ее трусики набок и проникаю в нее. Она скачет на мне, медленно и дразняще, наши взгляды не расстаются.
— Я думала, ты никогда не пускаешь женщин к себе в постель. — Она кусает меня за шею и вертит бедрами, встречая меня на полпути, словно знает мое тело как свои пять пальцев.
— Что ты хотела, чтобы я сказал? — Я стону, мое удовольствие настолько острое, что я едва могу дышать. — Извини, ты не можешь попасть в мою спальню, потому что я украл огромный плакат с твоим изображением с твоего рабочего места. PS, пожалуйста, не оформляй на меня запретительный судебный приказ?
— Зачем ты это сделал?
— Стал твоим преследователем? — Я вошел в нее, глядя глубоко в ее глаза. Я пытаюсь сосредоточиться на разговоре, чтобы не кончить через пять минут. — Это было преднамеренно, хочешь верь, хочешь нет.
Она тянется, чтобы поцеловать меня.
— Нет. Взял плакат.
— Чтобы я всегда чувствовал себя рядом с тобой.
Это доставляет ей удовольствие, и она ускоряет темп, пока я дергаю ее за платье, освобождая эту великолепную грудь. Я притягиваю ее вниз, удерживая одну пуговицу между пальцами, затем жадно посасываю один из ее сосков.
Ее голова падает мне на плечо.
— Арсен.
— Винни.
Она останавливается. На мгновение мне кажется, что что-то случилось. Она выпрямляет спину, хотя я все еще внутри нее. Я чувствую свой пульс в яйцах. Мой член закричал бы, если бы мог.
— Что? — Я спрашиваю.
— Ты назвал меня Винни.
Я улыбаюсь.
— Это твое имя.
— Ты никогда не называешь меня по прозвищу. За исключением этого одного раза, ты называл меня только Виннфред или Деревенщина.
Одним быстрым движением я переворачиваю ее на спину, прижимая к себе, делая все это, ни разу не отстранившись от нее. Я целую кончик ее носа.
— Это потому, что все тебя так называют, а я всегда хотел, чтобы ты помнила меня.
Она гладит меня по щеке.
— Со времен Италии не было ни минуты, чтобы я не помнила тебя.
Я вбиваюсь в нее. Звук шлепающейся кожи наполняет воздух. Он жестокий. Он голодный. Это совсем не то, к чему я привык. Мы в нашем собственном маленьком пузыре. Я никогда не хочу покидать его.
Она задыхается, впиваясь ногтями в мою спину, словно вот-вот развалится. Я вонзаюсь в нее, еще сильнее, быстрее, почти маниакально. Потому что у меня нет гарантии, что я увижу ее завтра. Никто не обещал мне, что это приветствие, а не прощание. Мы еще не разговаривали, и чувство безотлагательности сжимает каждую из моих костей в удушающей хватке.
— Кончаю, кончаю, — выдыхает она.
Она выгибается подо мной, сжимается вокруг моего члена, и внезапно ей становится жарче — намного жарче — и мои яйца напрягаются, когда я кончаю в нее.
Когда я падаю на нее сверху, мы оба вспотели и истощены. Два мешка бесполезных конечностей. Такие человеческие, такие смертные, почти смехотворно, что то, что мы разделяли прямо сейчас, было божественным. Когда я немного отстраняюсь, чтобы дать ей немного пространства — раздавить до смерти женщину, которую я люблю, не входит в мои планы, — она выглядит смущенной и похожей на ребенка.
— Ты в порядке? — Я спрашиваю.
Она сжимает губы.
— Это действительно зависит от того, как пойдет наш следующий разговор.
После того, как мы вместе принимаем душ, мы одеваемся под звуки пробуждающегося города. Виннфред прислоняется к плакату, который я у нее украл, ее руки заведены за поясницу. Она смотрит на меня, пока я одеваюсь. Это небольшой жест, но я не привык, чтобы за мной наблюдали. Я решаю, что мне это нравится.
— Что, если мы никогда не сможем иметь детей? — выпаливает она в комнату. Вопрос эхом разносится между стенами.
— Тогда у нас никогда не будет детей. — Я закатываю носок на ногу. — Почему обязательно должно быть "если"? С каких пор дети определяют прочность отношений или их отсутствие?
— Возможно, мы никогда не сможем иметь биологических детей. — Ее глаза сияют в сине-розовом оттенке зари, как два бриллианта. Она думает о Поле. Она думает о разочаровании, боли, предательстве. Она боится повторения истории.
— Ты имеешь в виду, что мы сможем проводить время, путешествуя по миру, создавая воспоминания, живя светской жизнью и чертовски круглосуточно? Я постараюсь вынести бремя такого сценария. — Я встаю, но не делаю движения к ней. Еще нет.
— О, серьезно. — Она топает ногой по моему гранитному полу.
— Я серьезно. — Я ухмыляюсь. — Меня не волнует, если у нас никогда не будет детей. Процитируй меня по этому поводу.
— С другой стороны, у нас может быть много детей. Три, может четыре! — горячо говорит она. — Мне нравятся младенцы. Я люблю детей. И если мы сможем усыновить, я определенно захочу. Как ты к этому отнесешься?
— Устало, я полагаю. — Я упираюсь пятками в плюшевый коврик под кроватью, подчеркивая, что никакие ее слова не заставят меня бежать куда глаза глядят. — И взволновано. Дом всегда будет полон. Мне никогда не будет скучно. Как правило, я предпочитаю детей людям в натуральную величину. Им еще предстоит отказаться от каждой части своей индивидуальности, чтобы приспособиться, и они смотрят на мир через увлекательную призму.
Я не говорю о том, что мне хотелось бы все переделать. Настоящую семью. Собственный дом. Что я думаю, что Виннфред будет замечательной матерью, как Патрис,
