вспомнил Волков.
— Кузнец?
— Да, тамошний кузнец, недавно просил моего дозволения кузню в Эшбахт перенести.
— Ух-ты! Вот это дело, за это он у нас за бароном присмотрит, кузнец ведь всех лошадей в округе знает, а раз у него есть желание к вам переехать, так будет стараться.
И тут оба они притихли. Сверху раздался звон, словно поднос c посудой кинули на пол.
— Господи, брат мой, да что ж это такое! — донесся разражённый крик графини. — Ответьте мне, братец, где вы там, найду ли я в вашем доме уважение?
— Чёртовы бабы, опять сцепились! — произнёс кавалер и посмотрел на Сыча. — Беги на конюшню, скажи, чтобы скорее коней седлали и Максимилиана с Увальнем найди, с нами поедут.
Глава 38
Кузнец был удивлён и обрадован и от этого поначалу не находил нужных слов.
— Да, что ты молчишь-то, балда? — ухмылялся Сыч. — Слышал или не слышал, что тебе господин говорит?
Он в шубе, шапке, на коне верхом, хлыст у него в руке, сыт, сам почти господин.
— Слышал, слышал, — соглашается кузнец, — просто сие неожиданно, в прошлый раз господин мне в просьбе отказал.
— Ну так желаешь ты ещё поставить кузню у меня в Эшбахте? — спрашивает кавалер второй раз.
— Желаю, желаю.
— У нас знаешь, сколько лошадей ковать нужно, да сколько возов править, трёх работников в помощь не хватит, будешь богаче господина. Это тебе не здешнее захолустье, где и дорога-то никуда не ведет. Разве что к Фезенклеверам.
— Знаю, слыхал, работы у вас будет много, так у вас и пристань уже строится, — говорит кузнец.
— Уже построилась, — замечает кавалер, — товары на той неделе уже возить начнут.
— Хочу я у вас кузню поставить, господин. Очень хочу.
— Ну раз так… — Сыч склоняется с коня. — Поставишь. Вот только помоги с одним дельцем.
— Конечно, с каким же дельцем?
Волков тоже наклоняется к нему и говорит тихо, так, чтобы, не дай Бог, кто ещё не услыхал:
— Не могу я понять, что там в замке Белль, у барона происходит. Жив барон, не жив — неясно. Как ни приеду, мне ворота не открывают, дядя барона с башни кричит, что барон при смерти, а с врачом поговорить не даёт. Да есть ли там врач, непонятно. У тебя-то в замке хорошие знакомцы должны быть. Понимаешь?
— Да нет у меня там хороших знакомцев, — отвечает кузнец, явно разочарованный таким делом. — Барон меня ценит, но вы же знаете, что он болен. А так я лишь с господами рыцарями его знаком, да с этим сквалыгой, конюхом барона.
Волков готов был уже в деле, да и в кузнеце разочароваться, но Фриц Ламме, словно старый пёс, сразу сделал стойку:
— Сквалыга, говоришь?
— Мелкий человек, — кузнец сплюнул, — мелочности полон, ко всякой пустяковине вечно цепляется, да и скупости неистощимой, одно слово сквалыга. И сдаётся мне, он не для господского кошелька старается.
— Вижу любишь ты его, — смеётся Сыч.
Кузнец только плюётся опять.
— Часто видишь его? — спрашивает Волков.
— Да почитай каждую неделю, то лошадь ковать приезжает, то телегу чинить, то ещё что…
Сыч молча протягивает кавалеру руку. Волков молча лезет в кошель и кладёт на руку Сыча два талера. Сыч забирает деньги и тут же один талер протягивает кузнецу:
— Конюх придёт, дашь ему. — И тут же повышая голос: — Да ты дядя не морщись, не морщись, я тебя с ним не в перины укладываю, коль хочешь кузню в Эшбахте, так слушай, что тебе говорят. Понял?
— Понял, — кивает кузнец.
— Ну, вот сразу дашь ему талер и скажешь, что есть купец-коннозаводчик, хочет кое-что из баронских конюшен прикупить и желает сильно с конюхом познакомиться. А талер конюху в приз передаёт. Понял?
— Понял.
— Просто так талер дашь ему ни за что. Мол от купца приз хорошему человеку, только чтобы встретиться согласился, скажешь, что ещё ему серебришко будет. Только чтобы в Эшбахт приехал. Говори, что зовут коннозаводчика Фридрих Ламме, что живёт в трактире в Эшбахте, конями хорошими очень интересуется. Понял?
— Ага, коннозаводчик Фридрих Ламме. А поедет ли? — сомневался кузнец.
— Так ты ж только что сказал, что он сквалыга, который за свой карман стараться рад.
— Ну мало ли.
— Уговори его, как можешь, уговоришь, так поставишь кузню, где захочешь, хоть в Эшбахте, хоть у пристани, всё за двадцать талеров в год, — сказал кавалер.
— За двадцать? — переспросил кузнец.
Волков кивнул.
— Раз так, придётся постараться.
В этот вечер Элеонора Августа первый раз за три дня спустилась к столу ужинать. Волков почти не ел, так и сидел, ждал, когда начнётся склока и выяснения чей дом лучше и чья семья благороднее. Но жена была молчалива и тиха, Брунхильда тоже была на удивление миролюбива, а Бригитт, как всегда, была прекрасна и улыбалась уголками рта, во всякую секунду готова была начать свару с любой из женщин, да ей повода никто не давал. Оттого она даже, кажется, ёрзала в нетерпении, всё так же обаятельно улыбаясь.
Но ничего у неё не вышло, монахиня прочитала молитву, и все принялись есть, а между делом графиня поинтересовалась у Элеоноры Августы, как протекает её беременность.
— Ничего, спасибо, если бы не дурнота частая, то всё бы и ничего. — отвечала госпожа Эшбахт.
— То пройдёт со временем, — вежливо сказала Брунхильда.
Но больше женщины почти не общались за столом, ели молча, а когда ужин был закончен, беременные разошлись по своим покоям. Слуги убирали остатки еды и посуду, а Бригитт встала рядом с Волковым и спросила, ничуть не смущаясь монахини, которая всё ещё также была тут:
— Не желает ли господин лечь?
— Чуть позже, — отвечал кавалер довольно холодно, может он и хотел, но ему не понравилась такая публичность. К чему об этом говорить при матери Амелии. — Ступайте.
Но Бригитт его холодность ничуть не отпугнула, она быстро наклонилась, поцеловала его руку и сказала:
— Буду ждать вас, мой господин.
Волков от этого только разозлился сильнее и ничего не ответил, лишь покосился на монахиню, но та на удивление была благодушна и говорила спокойно:
— Неймётся этой рыжей.
Волков насторожённо молчал, не зная толком, осуждает ли монахиня Бригитт или нет. А монахиня продолжала:
— Всегда так, всю жизнь это вижу, коли вокруг необременённой бабы есть беременные, так она будет лишь о том думать, как бременем обзавестись. Видно, вам и спать не даёт спокойно.
Это была чистая правда, с тех пор как в доме появилась Брунхильда, так кажется, ни одной ночи не было, чтобы Бригитт к нему не ластилась. И дело
