с местным населением, большая часть которого исповедовала католицизм.
В декабре 1581 года на сессии в Антверпене Вильгельму снова пришлось увещевать Генеральные штаты. Им было обещано, что Анжу им поможет, и в ожидании его прибытия они с угрюмым упорством не желали помогать себе сами. И все же раз союзники так необходимы, то слепое потворство Штатам и пренебрежение личными усилиями означало бы просто проявить безответственность. Кроме того, Вильгельм чувствовал, что назревает новая опасность. Члены Штатов потихоньку начинали бурчать – как они делали это двадцать пять лет назад, когда требовались субсидии на войну Филиппа с Францией, – что они не понимают, почему они должны оплачивать военные расходы Анжу. Это делалось для того, чтобы исказить суть дела. Какими бы ни были личные амбиции Анжу, война в Нидерландах была прежде всего войной Нидерландов. «Это не война в этой стране, – писал Вильгельм, – это наша собственная война. Сейчас вы решаете лишь вопрос о том, что касается вас». Отречение сделало их ответственными только за себя; но главное слово было ответственными.
В то же время в Англию к Анжу шли письма, заклинающие его приехать. Но он все медлил, надеясь завоевать королеву вопреки очевидной воле ее народа, пока наконец не был послан Сент-Альдегонд, чтобы забрать его оттуда. В знак личной преданности герцогу Вильгельм включил в состав делегации своего сына Юстина, предлагая Анжу, если он согласен, сделать его своим придворным. Предложение было принято, и послушный молодой человек стал одним из членов свиты Анжу. Что думал Юстин со своим фламандским буржуазным воспитанием, отразившимся в каждой черточке его благодушного круглого лица, о своих придворных товарищах, история умалчивает, возможно, ничего особенного, поскольку ему предстояло пройти через всю свою длинную и добродетельную жизнь с несколько озадаченным мягким выражением лица человека, постоянно находящегося немного не в своей тарелке.
Только в феврале 1582 года Елизавета наконец распрощалась со «своим маленьким французским лягушонком», пообещав стать его женой, когда он обоснуется в Нидерландах, и отправив с ним Вильгельму и Штатам пылкое рекомендательное письмо, написанное рукой блистательного Лестера.
2
Если первая задача Вильгельма – убедить Штаты принять Анжу – была трудной, то вторая – убедить их полюбить его – неразрешимой. Елизавета не без основания называла это маленькое создание своим лягушонком, из него действительно получилась бы вполне сносная лягушка. Его необычная внешность была упакована в роскошные до неприличия одежды, дополненные помадой, пудрой, краской, покрытыми лаком щеками и фантастическим шелковым париком. Нельзя сказать, чтобы все это имело значение, если бы он заслуживал доверия или был просто глуп. Но нет. Не испытывая уважения ни к чему и ни к кому в Нидерландах, он планировал получить ничем не ограниченную власть и считал, что один стоит всех этих важных сановников, которые приветствовали его, когда он сошел на берег во Флашинге, всех этих грузных нидерландцев и престарелого принца Оранского. Но он ошибся, потому что Вильгельм, сохраняя собственный совет, прекрасно знал, что лягушки бывают скользкими.
Прием Анжу в Антверпене носил все внешние признаки дружелюбия. Там были и обычные речи, и живые картины, и триумфальные арки, и салют, но никакого спонтанного энтузиазма, а по некоторым деталям недоверие его новых подданных было уже очевидно. Ему пришлось дать клятву уважать хартии Антверпена – с большой помпой и почтением, но за стенами города. Наконец, Анжу провели в город и в кафедральном соборе официально провозгласили герцогом Брабантским. Через три недели он произнес клятву перед Генеральными штатами.
Каждый раз, демонстрируя личную дружбу и формальное почтение к Анжу, Вильгельм пытался окутать его ореолом своей популярности. Он постоянно находился при нем, наблюдал за его игрой в теннис, обедал у него и приглашал Анжу на обед к себе. Но все это лишь усиливало недоверие толпы. Те представители наиболее знатных семей Юга, которые были недовольны своими перспективами у Пармы и вернулись в Антверпен, чтобы выяснить, в чем состоит подвох новой ситуации, не были друзьями Вильгельма, и жители Антверпена чувствовали только тревогу и огорчение, когда видели, как их принц Оранский выходит с обеда играть в жё-де-пом[22] в окружении знатных молодых конформистов, каждый из которых, по мнению толпы, с большим удовольствием нанес бы ему удар в спину.
И все же Вильгельм верил, что постепенно сможет сделать Анжу если не популярным, то, по меньшей мере, приемлемым. Первым делом ему пришлось очень аккуратно реорганизовать свое окружение, поставив на большинство высших постов фламандцев. Сам он должен был стать главным камергером Анжу, его сын Мориц – конюшим, как только достигнет нужного возраста. Его незаконнорожденный сын Юстин постоянно занимал видное место среди придворных Анжу. На деле все это оказалось достаточно бесполезным, и единственную реальную помощь в этой трудной ситуации Вильгельму оказала его жена. Исключительная мягкость и очарование Шарлотты сделало ее популярной фигурой в Антверпене, где никто не воспринимал ее именно как «француженку». Но она была бесспорной француженкой и, более того, кузиной Анжу. В его свите состоял ее единственный брат, тот самый, ради которого ее заставили отказаться от своего приданого и уйти в монастырь. Но прошлое осталось в прошлом, и теперь желание Шарлотты помириться со своей семьей могло исполниться.
Радушный прием, который она оказала брату, распространился на всю свиту Анжу. Как снисходительно отзывались о ней люди, она стала матерью им всем.
Но чтобы сотворить чудо с Анжу, требовалось нечто большее, чем такт Вильгельма и доброта Шарлотты. Он сам был своим злейшим врагом, поскольку не видел причин менять свое поведение сообразно обычаям фламандцев. Его фавориты расхаживали по Антверпену, вызывая отвращение у степенных бюргеров своей экстравагантностью, а у простых людей своим французским высокомерием, в то время как в личных покоях Анжу они пререкались, бранились и оскорбляли своего хозяина, что абсолютно не соответствовало важности и величию его нового положения. Вильгельм попытался склонить герцога к более официальному поведению, но в ответ встретил лишь грубость. Когда бывший фаворит Генриха III, а ныне фаворит Анжу, неистребимый Сент-Люк шлепнул соперника по лицу, Вильгельм, не сдержав возмущения, вмешался. Подобные дурные манеры, сказал он, недопустимы ни при одном приличном дворе; Анжу должен наказать обидчика, невзирая на его ранг и привилегии. Если бы такое произошло в дни его молодости при дворе императора Карла… «Да будет вам! – воскликнул Сент-Люк, не дожидаясь, когда Вильгельм закончит или ему ответит Анжу. – Не вам рассказывать мне про императора Карла. Если бы он сейчас был здесь, вы бы уже лишились головы». С этими, несомненно, справедливыми словами
