Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
Сергий шагал по пляжу, бездумный и впервые за много месяцев беспечный. Всё. Больше они не убегают и не догоняют, они просто возвращаются домой. Точка.
Лобанов перевел взгляд на море. Оно светилось. Волны еще вдалеке начинали искриться, вспыхивать мириадами разноцветных огоньков, а уж когда воды достигали кромки прибоя, снопы живого, переливчатого света взрывали темноту огненным неистовством.
Пройдешься после наката волны по песку, а вокруг ступней ширятся сияющие ореолы.
Сергий поднял голову вверх, упираясь взглядом в созвездие. Осталось всего два моря переплыть, и – конец пути, замкнется великая петля. Подумать только – они пересекли всю Азию, туда и обратно! Офигеть…
– А вы думали? – гордо хмыкнул Сергий и зашлепал обратно к кораблю. Обрамляя его следы, медленно тухли петли тусклого свечения.
С раннего утра Юй Цзи провел корабль опасной узостью, которую арабы прозвали «Ворота рыданий» – Баб эль-Мандеб. Говорящее название…
Луна, торчащая рогами вверх, побледнела и словно растаяла в выцветшем небе, африканский и аравийский берега стали расходиться, оба грубые, мрачные, черные, бесплодные и безрадостные.
С левого борта потянулась прибрежная равнина Египта, безжизненная и плоская, с буграми дымящихся под ветром песков, пока не отошла в закатную сторону и растворилась в мутных испарениях. Раскинулись во все стороны Лазурные Воды – такое название дали египтяне Эритрейскому морю.
Дальше к северу стало интереснее глядеть за борт. Вдалеке проплывал пустынный берег, мертвый и скучный, кое-где встопорщенный раскидистыми зонтами одиноких акаций. Вдоль песчаной кромки суши тянулись подводные рифы, отмеченные белой пеной – плоскодонный ша-чуань шел между ними и землею. Здесь лазурное море принимало цвет изумруда, становилось кристально-прозрачным и почти не колебалось, а за бортом, в мелкой нефритовой воде, переливались радугами подводные сады невероятной, волшебной красоты. На выступах рифов висели высокие розоватые бокалы, большие лиловые шары, соцветия снежно-белых чаш и гребнистых куполов, просвечивающих багрянцем клубней, усеянных порами.
Сине-зеленая глубина выходила на отмель, и на глаза выплывали сказочные каменные кусты и деревца. Их небесно-голубые, ярко-алые, молочно-белые и сине-фиолетовые ветви сплетались в причудливые кружева и развертывались узорчатыми арабесками. Великолепие ярких и чистых красок было неисчерпаемо, а разнообразие форм поражало богатством и буйством. Подводная красота могла бы показаться кричащей, чрезмерной, не будь она естественной.
– А рыбы! – восклицал консул. – Рыбы каковы! О-о… Юпитер и Фортуна!
Да уж, обитатели рифов не отставали от кораллов, отличаясь от их закаменелых форм только живостью движений, то суетливых, то плавно-размеренных. Вот ярко-алая рыбешка в белую крапинку. Вот лимонно-желтая в черно-синюю полоску. Вот пурпурные, оранжевые, зеленые, голубые, белые и черные рыбешки, рыбы и рыбины, вроде мурены, пятнистой, аки леопард.
Вдруг поверху скользнула тень, и в поле зрения Сергия оказалась синяя акула в десять локтей длиною, с острым рылом, изящным телом и большими холодными глазами. Поганая рыба почти не шевелила хвостом, небрежно догоняя ходкий ша-чуань. Жаберные щели открывались плавно и спокойно – акула будто зевала, расслабленно и мирно, но круглый глаз смотрел зло, с ледяной равнодушной жестокостью. Попадись ей только на зубок…
Неприятная «тень моря» замутила воспоминания, породила в Лобанове смутную тревогу и опасения, оснований для коих, вроде бы, и не существовало.
– Вот сволочь зубастая… – проворчал он.
Ничего… Это просто отходят последние страхи, выветриваются из души, отравляя нечистой эманацией думы. Пройдет…
Процветающий порт Береника, расположенный в красивом заливе у входа в канал Амнис-Траянас, встретил ша-чуань шумом и гамом, криками верблюдов и бранью отвязных мореходов.
– Как сладостен напев родных речений! – ухмыльнулся Эдик, не поднимаясь с мягкой скатки каната.
А в дымке уже проступали стройные колоннады и арки, зеленым плюмажем трепетали пальмы.
К «Чжэнь-даню» подплыл десятивесельный миопарон, на палубе которого топталась целая свора чиновников, жадных до чужого добра.
– Чей корабль? – резко спросил надменный магистрат, завернутый в пожелтевшую от пота тогу.
– Мой, – спокойно ответил консул, опираясь о планширь.
– Мой – это чей?
– Я – римский гражданин, – по-прежнему спокойно звучал ответ. – Публий Дасумий Рустик, сенатор и консуляр. Принцепс Адриан посылал меня в страну серов, ныне я возвращаюсь в Рим. Еще будут вопросы?
Чиновники на глазах усохли и завяли…
Устье канала, прорытого между морем и Нилом, впечатляло, распахиваясь на ширину сотни шагов. Вода нестерпимо сверкала под солнцем, а оба берега укатывались ровными пустошами на север и на юг.
Северный ветер помогал ша-чуаню двигаться шустрее, и вскоре доски корабля окунулись в мутный Нил, вынесший корабль через Канобское устье во Внутреннее море. «Наше море», как говаривали заносчивые римляне. И попробуй поспорь с ними, когда земли империи окружили этот водоем со всех сторон. Римляне выжили с его берегов всех конкурентов, и ныне квириты полновластно хозяйничали на суше и на море! И правильно делают, – подумал Сергий с улыбкой.
Ближе к вечеру показалась Александрия. Колоссальный маяк на Фаросе уже изливал свет, призывая мореходов и указывая безопасный путь между скалами и рифами.
В сентябрьские иды, в разгар Римских игр, ша-чуань отшвартовался в Царской гавани.
Сергий заметил, как рвался консул сойти на берег, дабы сыскать цирюльника, обзавестись нормальной туникой и тогой и вернуть хотя бы внешность истинного квирита, изголодавшегося по всему римскому, родному и полузабытому в чужой дали. Однако Публий задержался и сказал:
– Что будем делать с драгоценным грузом?
Сергий подумал, и сказал:
– Я предлагаю продать его, а выручку поделить поровну.
Ликторы радостно переглянулись – они-то консульского звания не имели, и что им светило по возвращении? Полунищая жизнь на последнем этаже задрипанной инсулы?
Консул кивнул.
– Ты прав, принцип. Тогда и я внесу свой вклад.
С этими словами Публий достал заветный мешочек, затаренный (Эдик говорил: «Затыренный») драгоценными каменьями синхальского раджи.
Гефестай крякнул.
– Вот это по-нашему, – сказал он и добавил свой мешок.
Искандер с друзьями повторил его широкий жест.
– И мое приданое, – решительно заявила Давашфари, – его тоже надо посчитать! И поделить.
Гефестай посмотрел на нее влюбленными глазами, а взволнованный Юй Цзи сказал:
– Никогда, за вся моя жизнь, я не иметь столько товарищи и друзья!
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
