мы стоим и смотрим вверх, на свой труд.
– Полудупло – полускворечник, – раздумчиво говорю я.
– А что? – задиристо разводит руками, Казанцев, – За неимением другого… Пусть за это спасибо скажут!
– Да, ладно, Серёж! – улыбаюсь я, – Шикарно получилось! Я очень доволен!
– Ну и я – тоже… – Сергей бросает вверх короткий взгляд, – Пошли! Ещё лопату и топор на кордон тащить!
Круг нашего сегодняшнего маршрута, наконец, замкнулся. Перед нами – опять лесная поляна нашего кордона. Четыре поползня, отливая голубыми спинками, скачут под пихтой на углу домика, почти не обращая на нас внимания…
Ночью, я выхожу на высокое крыльцо кордона: по небу опять летят рваные облака.
– Брррр! – сонно думаю я, поёживаясь от холода, – Сегодня – уже шестнадцатое декабря!
Утром, не отрывая головы от подушки, я смотрю в одно из небольших окон кордона – ветер с запада, прорываясь на поляну кордона через узкую горловину в закрывающем наш домик с запада густом пихтарнике, сильно раскачивает голые ветки берёз. Наискось, непрестанно сыпит снежная крупа.
Но, снег – это не дождь, он одежду не мочит. И мы бодро собираемся в лес. Сегодня, решаем сходить на побережье, в сторону Тятиной. Одевшись потеплее, мы выходим на открытые всем ветрам, голые просторы морского побережья…
Колючий ветер с запада, упруго подталкивает в спину. На белой скатерти снежной пороши, мне в глаза бросаются частые цепочки лисьих следов.
– Смотри-ка! – удивляюсь я, – Такая непогода, а лисицы – вон как шнуркуют!
– В дождь лежали! – кивает Казанцев, – Проголодались.
Поодиночке, по мере нашего приближения, с бровки морской террасы, нехотя, снимаются орланы…
Бакланий камень весь облеплен бакланами!
– Двадцать пять штук! – отрываюсь я, наконец, от бинокля, – Сколько их, сегодня!
Налетающий сильными порывами ветер, сечёт бакланов снежной крупой. Сжавшись от непогоды, эти осторожные птицы, на этот раз даже и не собираются взлетать!
– Вот, погодка! – ворчит себе в нос Казанцев, – Даже, бакланы не взлетают!
Мы осторожно проходим мимо камня, по колее своей дороги…
Прямо к первой волне прибоя жмутся утки. Ветер, сегодня, с запада – он, тугим потоком, прёт с суши на море. Отбиваемый бордюром морской террасы, ветер перескакивает через линию прибоя. И под самым берегом – образуется ветровая тень. Здесь – и каменушки, и средние крохали… и даже, какие-то другие, совсем не знакомые мне, утки.
Постепенно, разыгрывается настоящая метель! Но, мне, это – даже, интересней! Мне хочется увидеть лес, когда вокруг крутит настоящая, снежная и ветреная метель.
– Интересно, как при этом, живёт лес? – блестят интересом мои глаза, – Очень интересно!
Перед нами Тяина. От нас, с устья речки, в воздух поднимаются лишь несколько орланов! Подгоняемые метелью в спины, мы торопливо заворачиваем с морского побережья в речную долину. Мы шагаем по голому столу поймы, вверх по речной долине…
– Клё! Клё! Клё! Клё!
Пройдя вверх по речке около километра, мы встречаемся с остальными орланами! Их, здесь – не менее пятнадцати штук! Все – белоплечие и всего лишь, один или два – белохвосты. Закрытая от бурана высокими бортами, на которых растёт густой и высокоствольный пихтарник, речная пойма Тятиной удивляет нас своей тишиной.
Запыхавшись от ударов метели, я, с восхищением озираюсь по сторонам.
– Смотри, Серёж! Здесь – тихо! Тут – как в новогодней сказке!
– Тихо! – прислушивается к окружающей природе, Сергей, – Странно даже!.. Совсем не так, как на морском берегу.
Задрав лицо к небу, я смотрю вверх… Иногда, лишь особенно сильный, порыв ветра достигает вершин высоченных и мощных, «баобабообразных» ив поймы. И тогда – они слегка раскачиваются, неторопливо скрипя толстыми ветвями и дребезжа промёрзшими ветками. Лёгкий хоровод снежинок плавно опускается сверху, нам на плечи… Полное безветрие!
– Сергей! Смотри! – вспыхиваю я, – Кета!
А, это – вторая и очень большая для нас, неожиданность! С метрового, глинистого берега речки мы смотрим, как в водной толще речки стоят рыбины. Пусть – одиночки, но они есть!
– Кета! – изумляется Казанцев, – Откуда, здесь, кета?!
– Ну! Всё сто раз обыскано! Сто раз проверено! В речке рыбы нет!
– О-чу-меть!
Мы справляемся с такой неожиданностью и осторожно, оглядываясь по сторонам, движемся вдоль берега. То и дело, от нас, в воде шарахаются крупные рыбины! Конечно, встречается и побитая, до белизны облезшая кета… но, есть и совершенно свежая!
На припорошенном снежком белоснежном берегу, мы выходим на плотно утоптанную площадку! Вокруг неё, по снегу – большие «куриные» следы.
– Это орланы, – констатирую я, озираясь по сторонам, – Здесь наброды не менее двух птиц. Они тут что-то жрали!
В центре площадки – пятачок около метра в поперечнике, пропитанный кровью. Присев на корточки, я беру рукой алый, напитавшийся кровью, снег. И автоматически подношу его к носу. В чистейшем воздухе леса – так обострены запахи! Этот снег резко пахнет рыбой.
– Это – рыбная кровь! – я поднимаю на стоящего рядом Казанцева, своё лицо.
– Что? – не понимает тот.
– Серёж! Кровь – рыбная! – втолковываю я ему раздельно, каждое слово и протягиваю, снизу-вверх, кровяной снежок, – На, понюхай!
– Фу! – отшатывается Сергей от моей руки, – Ещё чего не хватало!
– Ха-ха-ха! – тихо смеюсь я, – Казанцев! Интеллигент хренов!
– Тебе надо – ты и нюхай! – задиристо огрызается Казанцев, – Я, на это, не подписывался!
– Кровь – рыбная! – возвращаюсь я, к своей мысли, – Это значит, что тут, на снегу, орланы дербанили рыбу…
– Что за слово такое? «Дербанили»! Слух режет! – морщится Казанцев, – Скажи проще – «ели», «клевали» или, на худой конец, «жрали».
– Нет, не подходит! – морщусь я, – Жрут собаки, гиены… те, у кого есть зубы. А, птицы – дербанят. Так – всегда, Дыхан о хищных птицах говорит.
– Ладно, согласен, – кивает Казанцев.
– А ещё, знаешь что? Орлан вытащил из речки не дохляк, а живую кетину!.. А я, до сих пор считал, что орланы – падальщики, едят только дохлятину.
– Почему ты решил, что они – живую, ели? – озадачивается Казанцев.
– Хм! – развожу я руками, – В трупах крови нет!
– Логично! – соглашается Сергей, подумав пару минут, – В трупах крови нет.
Я поднимаюсь на ноги и мы шагаем дальше…
– Чвик! Чвик! – чуть впереди нас, по присыпанным снежной пылью стволам толстых ив, звонко чвикают поползни, суетятся в поисках корма.
– Смотри! Поползни!.. Удивительно! – замечаю я, – На побережье бьёт буран! Света белого не видно! А здесь, в тишине леса, птички кормятся!
– Ага! – соглашается Казанцев, – Здесь – другая жизнь.
– Ну! Получается, что в непогоду вся лесная жизнь перемещается под защиту леса! Интере-есно!..
Вот! По сухостоине, рывками, продвигается дятел. Я стою и рассматриваю птицу, в бинокль.
– Большой пёстрый дятел! – говорю я.
– Ага!.. Тоже кормится, – кивает Казанцев.
То и дело, мы пересекаем медвежьи тропы. Эти тропы режут поперёк просторы речной поймы. На каждой тропе – свежий медвежий след, по сантиметровому снежку.
– Оказывается, медведи до сих пор приходят к речке! – констатирую я действительность, – Приходят и
