25
До того момента, как мы оказались на соседних креслах в автобусе, который должен был доставить нас с аэровокзала во Внуково, я молчал и почти не смотрел на Саньку. Неохотно рассветало, закапал вялый снег. В автобусе химически пахло дерматином. Мрачные пассажиры застывали на своих местах, как заколдованные. Потом дверь со вздохом прилегла в проем, серый аэровокзал отчалил, и мы плавно поплыли по Ленинградскому проспекту. Мокрый снег штриховал утренние фасады, прохожих почти не было, автобус вез во Внуково тридцать с чем-то безмолвий.
Санька взяла меня под руку и положила голову на плечо. И тогда я, не видя ее лица и глядя за окно, стал говорить, что мне нужно ее счастье, с Колей или с Олегом – как она решит, главное, она должна слушать свое будущее, и хорошо, если всем нам там будет возможно увидеться, посмеяться, повспоминать, повалять дурака, потому что будущее, которое не вмещает такого хорошего прошлого, никуда не годится. Я говорил тихонько, чтобы не было слышно с соседних сидений. Мы проехали по набережным – в мрачной воде оседал и исчезал нарастающий снегопад. Потом пронесся шпиль университета, многоэтажки проспекта Вернадского, маленькая красная церковь Михаила Архангела в Тропарево. Автобус вырулил на МКАД и понесся через темный лес. Санька спала, а я смотрел, смотрел, словно пил впрок – на будущую память – все увиденное.
Когда мы оказались во Внуково, утро распустилось почти дневным светом. Рейс до Адлера отправлялся вовремя, за что я был бесконечно благодарен Аэрофлоту. Подтаскивание чемоданов и сумок к багажной ленте, регистрация у стойки, нервные и повеселевшие лица пассажиров – все это отвлекало нас друг от друга. Наша суета перед прощанием была так же благотворна, как хлопоты и гомон на поминках, не давая сосредоточиться на опасных, чреватых катастрофой мыслях.
Вот в последний раз она помахала мне рукой из стайки случайных попутчиков. Мелькнул ее полосатый шарф, смешная шапка, и она исчезла.
Едва только оказавшись в автобусе и услышав ровный рокот мотора, я заснул. Последней мыслью было удивление тому, что я так ничего и не узнал про этого Олега.
26
В июле того же года я приехал на пару недель в Тайгуль. В первый же день разыскал Колю, и мы вместе отправились гулять по городу. Коля еще больше похудел, но был весел, вдохновен и говорил без передыху. Он влюбился в какую-то Свету, студентку Тайгульского пединститута, юную девушку не то из Нижней Ревды, не то из Верхней Талды. На будущей неделе предстоял первый официальный визит к ее родителям, Коля волновался и веселился, сыпал стихами и каламбурами. Я видел, что мой друг ужасно рад новому беспокойству, потому что этот клин навсегда вышиб прежний.
Надо было ему рассказать про зимнюю фантасмагорию и мое преступление, которое я не совершил скорее по неопытности, чем благодаря победившей добродетели. Но Санька Колю больше не интересовала, и на судебный процесс, который я вел против себя все эти месяцы, Коля не потратил бы ни секунды.
Мы миновали площадь Славы и двинулись в сторону Пихтовки. Мимо нас прогремел красный «десятый» трамвай. Шумели пыльные тополя, высаженные вдоль Ленинградского проспекта, а вдали между домами темнели склоны поросшей елками Первой горки.
– И представь себе, – говорил Коля, лихорадочно жестикулируя, – я теперь понял, как по-разному думают мужчины и женщины!
– Что это значит?
– Это значит вот что. Приходит Светлана в гости ко мне. Причем сразу сказала, что никаких глупостей у нас не будет. Слово с меня взяла: не отдастся мне, дескать, пока не поженимся. Патриархальное воспитание.
– А ты что?
– Ничего подобного. И в мыслях не было. Она сама! Все сама! – в голосе Коли был настоящий энтузиазм ученого. – Потом уже, когда все случилось, я говорю: какое у тебя, дескать, белье красивое. Тут она и говорит: вот, мол, вчера только достала «недельку», подруга из Вильнюса привезла. Ну, что скажешь?
– А что тут сказать?
– Она не собиралась со мной спать, но надела новое белье, которым хотела похвалиться. Это и есть пример типично женского ума.
– Почему это? – спросил я рассеянно; мы миновали мою бывшую школу. Отчего-то было не по себе.
– А потому что... Там, где мужчина предполагает пять возможных сценариев будущего и готовится к ним, женщина всегда предполагает пятнадцать, даже если они не укладываются в голове. И это правильно, потому что сама жизнь иррациональна и полна сюрпризов. Женщина ближе к жизни, а мужчина прет по прямой.
Тут я заметил, что мы все еще движемся вдоль рельсов, и засмеялся. Очевидно, Коля был прав: женщины порой оказываются умнее и хитрей именно в силу своей иррациональности. Но и женская бестолковость, простодушие, барахтанье по течению – отсюда же.
– В этом весь ты! – сказал я с упреком. – Серьезнейшие истины ты воспринимаешь через трусы.
– Трусы, друг мой, – тонкая материя, – возразил Коля с гордым воодушевлением.
Мы свернули во двор и пошли наискосок по дорожке. Обрывки какой-то забытой мелодии – грустной, щемящей, родной, – промелькнули в листьях рябин и исчезли над крышей желтой пятиэтажки.
* * *
Улыбка еще держалась на моем лице, но я уже понял, что опять падаю в западню. Это был тот самый двор, та самая дорожка, тот самый дом и то самое окно на четвертом этаже. Только на балконе уже не было Ленкиного велосипеда, а сушились какие-то скучные, как пасмурный понедельник, половики.
«Надо было идти по прямой», – подумал я, пытаясь выплыть из памяти на свет.
2002 – 2009
