смотрела в небо. Никто не спасет ее, да и сама себя она не спасет. Не сможет предотвратить своего заключения в машине Егора, вновь очнется в его объятиях, а он будет гладить ее по волосам и сбривать их под монотонные философские разъяснения и жужжание машинки.
Машинки.
Рука скользнула вверх, к голове, все дальше и дальше, к затылку. Марьяна нащупала злосчастное устройство, что, как клещ, цеплялось за ее кудри. Она кое-как сдернула его вместе с клочком собственных волос и поднесла к лицу.
«Сломай ее, сломай эту машинку, – заухало в голове. – Сделай хотя бы это, раз сбежать не можешь».
Смысла ломать машинку не было. Как только Гул закончится, все вернется в исходное положение, а значит, машинка – тоже. Она вернется в руки Егора и будет исправно работать, как раньше.
«А ружье? – подсказала память. – Помнишь, ружье? То, что со знаком? Оно не потеряло своего свойства даже после Гула. Помнишь?»
Ружье Константина Михайловича Марьяна помнила отлично. Во время Гула смерти Стас сделал из него выстрел, и по всем правилам патрон должен был вновь вернуться на место, но в стволе была пустая гильза. Значит, ружье сохранило свои свойства, вернувшись из Гула.
И с машинкой можно попробовать.
Марьяна сжала ее крепче, перевернулась на живот. Приметив чуть поодаль камешек с острым краем, она поползла к нему. Ушло на это минуты две. Марьяна торопилась – Гул мог закончиться в любую секунду, а часов перед глазами у нее не было.
Напрягая мышцы, она принялась нацарапывать на корпусе устройства круг, терла острием камня по пластмассе изо всех сил. Проверяла пальцем глубину линии и снова терла. Как только почувствовала, что круг стал хорошо заметен, уткнула острие в середину эмблемы и с нажимом провернула, оставляя заметную точку.
Нарисовав знак, Марьяна вынула из машинки насадку и сунула в лезвия камень. Послышался хруст. И только тут возникла шальная мысль: а что, если нацарапать знак на самой себе? Тогда, возможно, сама Марьяна сохранит возможность двигаться и сможет оказать Егору сопротивление, ведь он этого совсем не ожидает.
Она бросила машинку и камень. Ногтем большого пальца впилась в кожу у сгиба локтя другой руки, до крови ее расцарапывая, но успела сделать лишь маленький порез.
От отчаяния Марьяна выкрикнула:
– Ненавижу тебя! – И эхо отозвалось по пустому двору.
Она продолжала лежать…
* * *
…на заднем сиденье белого «Тахо» и не моргая смотреть на часы. Они показывали 23:01. Егор смеялся и водил по голове Марьяны машинкой. Но та не издавала ни звука.
Следом оборвался и смех.
– Эй! – Возглас Егора переполняли возмущение и недовольство.
Машинка не работала.
Егор дернулся, постучал ею о ладонь, потом о сиденье, включил и выключил.
– Интересно, – хмыкнул он. – Кажется, вселенная не желает лишать тебя твоей шевелюры. Что ж… – Егор бросил машинку на пол. Смахнул с Марьяны клочки волос, которые уже успел сбрить, и осторожно уложил ее на спину, сообщив: – Стрижка отменяется, повезло тебе. Но у нас еще три часа свободного времени. Заедем перекусим? Точнее, ты полежишь тут, а я перекушу. На улице Вернадского есть отличный ресторан, «Булгаков» называется. Тут недалеко. Как раз по дороге Стасику сообщение отправлю, вместе с твоим видеообращением. Вот он обрадуется.
Марьяна смотрела в потолок и ненавидела себя за глупое желание сократить путь через дворы. Это роковое решение стоило ей не только свободы и волос, оно могло стоить Стасу Платову жизни.
Второй момент, который мучил Марьяну, – это страх. Страх не перед Егором и его извращенными пытками, нет. Страх узнать ответ на вопрос: куда подевалась Полина и чем она была так занята во время Гула смерти? На что же она потратила сегодня все свои силы?
Глава 28
Две важные вещи
22:48
Сегодня Юрке совсем не хотелось спать. Его мысли занимали две важные вещи: здоровье брата и покупка велосипеда.
На брата он никак не мог повлиять, но беспокоился о нем не на шутку, хоть и прошел уже целый день с момента того странного происшествия.
Сегодня ночью Юрка слышал, как Стас вернулся.
Он тихонько зашел в квартиру и сразу же закрылся в комнате, почему-то минуя кухню и холодильник (Юрка отлично знал привычки брата, и когда тот возвращался далеко за полночь, обычно сразу шел перекусить). Его беспокойные шаги были слышны еще не меньше часа, потом затихли, и Юрка решил проверить брата. Шмыгнул в коридор и приоткрыл дверь в его комнату.
На стене горела лампа. В ее желтом свете Юрка разглядел лежащего на кровати Стаса. Он еле слышно постанывал, как будто скулил. Его белая футболка вымокла на груди и подмышках, волосы выглядели так, какими бывали после душа: торчали мокрыми иголками, а короткая челка поднялась вверх, будто хотела взлететь.
Юрка вошел, прикрыл дверь и долго стоял посреди комнаты, не зная, что предпринять: то ли разбудить мать, то ли самому помочь. Может быть, принести воды.
Со лба Стаса крупными каплями на виски стекал пот, из закрытых глаз сочились слезы, и блестящие следы от ручейков скатывались в уши и в волосы, подушка покрылась серыми пятнами. Пару раз Стас поднимал голову и открывал глаза, но в них Юрка видел только белки, без зрачков, и это пугало его до дрожи, но он все равно стоял рядом.
Он никогда бы не бросил брата в беде.
Правда, еще страшнее стало, когда Стас начал шептать.
Юрка не всегда понимал смысла его слов, таких как «гул», «марь» и «презираю». Еще чаще брат произносил нехорошие слова и спрашивал непонятно у кого: «Какого хрена?»
Вообще-то, он не позволял себе ругаться дома или когда они гуляли во дворе и играли в компьютерные игры. Так много нехороших слов от старшего брата Юрка не слышал никогда. Конечно, как только Стас перестанет бредить, то перестанет и материться. Можно сказать, что это даже не его слова, а чужие и это не он так ругается, а его чокнутый двойник.
Пару раз брат упоминал родителей, он все повторял, как ему жаль, что он не может быть лучше. Куда уж лучше? Лучше, чем он, никого для Юрки не существовало. Лучше, умнее, сильнее, красивее.
Юрка запоминал его любимые выражения – «Понял. Спасибо», «Не мучай кота», «Надо проверить», «давай ты не будешь меня доставать», «Теперь мы можем ехать?», – копировал его походку и жесты, точно так же щурился и водил пятерней по волосам. Даже тайком использовал шампунь брата, чтобы пахнуть, как он: горько и сладко одновременно,
