на прозу его бывшей жены, и он был столь же многословен.
Наконец, после подробного перечисления «грязных делишек» мистера Гиллеспи, статья миссис Брэндон заканчивалась такими словами
Обманут? Одурачен? Обманули? Я была. Мы все были! Но я всегда буду благодарен за это, за то, что это самая высокая честь моей головы: именно я назвал Гиллеспи блефом, выкурил его, завалил его! Я оказал эту высочайшую услугу своим согражданам. The Artful Dodger caught at last! Еще один захваченный мною приз; вернее, захват приза. Но те из вас, кто еще не знает меня, могут спросить: есть ли у меня доказательства? Есть ли? Есть? Теперь моя очередь греметь!
Как там сказал Крокетт? «Спускайся, Гиллеспи, ты скоро уйдешь!».
И по мере приближения даты суда эти слова оказались пророческими. Мистер Гиллеспи действительно исчез. Он исчез бесследно.
А что касается Фрэнсис Брэндон, бедная женщина, то ее напыщенный и ветреный памфлет превратил ее в посмешище. Пока она так себя вела, Нью-Йорк хихикал. Пока она разглагольствовала, разглагольствовала и разглагольствовала о предках пятнадцатого века, читатели нью-йоркских газет держались за бока. Ее родство с Великим Альмонером Фердинанда и Изабеллы казалось просто смешным.
Для сефардской общины Нью-Йорка поведение миссис Брэндон было глубоким оскорблением. Ведь она использовала сефардскую связь по браку для того, чтобы утвердить свою честность; родословная, за которую она просто вышла замуж, разбрасывалась и рекламировалась для всеобщего обозрения. Более того, Брэндон теперь был не ее мужем, а только ее бывшим мужем. Все это было еще одним напоминанием о том, насколько тонкой стала ткань сефардской жизни. Как писал один из Натанов своему филадельфийскому двоюродному брату: «Если это не очевидно по ее поведению, то эта женщина Брэндон — не одна из нас».
Но, конечно, ощущение, что в принадлежности к сефардским евреям или даже в наличии следов сефардской «крови» есть какое-то мистическое преимущество, сохранялось и сохраняется. Покойный Бернард Барух, отец которого был немецким иммигрантом, в первых абзацах своей автобиографии писал: «У моего деда, Бернарда Баруха, чье имя я ношу, была старая семейная реликвия — череп, на котором была записана генеалогия семьи. Оказалось, что Барухи принадлежат к раввинской семье и имеют португальско-испанское происхождение. Дед также утверждал, что происходит от Баруха-писца, который редактировал пророчества Иеремии и именем которого названа одна из книг апокрифа».
В то же время великий финансист признался в совершенно несвойственном ему бараньем тоне: «Где-то здесь должна была быть примесь польского или русского начала».
А Джон Л. Лоеб, нынешний глава банковской фирмы Loeb, Rhoades & Company, больше гордится своей матерью, бывшей Аделиной Мозес, чем отцом, основавшим этот гигантский банковский дом. Мозесы были старинной сефардской семьей с Юга, которая, хотя и несколько истощилась с тех времен, когда содержала огромную плантацию с рабами и хлопковыми полями, тем не менее, не одобрила, когда их дочь вышла замуж за г-на Лоеба, «обычного немецкого иммигранта».
И господа Барух и Лоеб послушно занесены в реестр «старой гвардии» доктора Штерна.
21. «СОВСЕМ ДРУГОЙ СОРТ»
Тефарды в Новом Свете могут мечтать о титулованных предках в плюмажах, гербах и с драгоценными мечами, которые были поэтами, философами, врачами, судьями, астрономами и придворными в самые славные времена Испании. Но были и сотни тысяч других евреев, тоже сефардов, но с менее изощренными претензиями, которые происходили от еврейских портных, сапожников, кузнецов и точильщиков ножей. К моменту принятия эдикта о высылке эти семьи не могли позволить себе огромные взятки, которые требовали инквизиторы, чтобы их вместе с имуществом отправили в прибыльные северные порты Голландии, Бельгии и Англии. Будучи бедными, они не могли позволить себе стать маррано, которые должны были жить за счет взяток. Будучи бедными, они также не обладали утонченностью и самообладанием, необходимыми для двойной жизни маррано. Наконец, бедные и неискушенные, они не обладали способностью к адаптации, которая позволила бы им принять гиюр.
Этим евреям ничего не оставалось, как отдать свои деньги и дома и бежать. Некоторые бежали в северную Африку. Другие отправились на восток, через Средиземное море, в Турцию, где приняли приглашение султана, или на острова Родос и Мраморное море, или в Салоники и на полуостров Галлиполи — туда, где евреи знали, что с ними будут хорошо обращаться, поскольку эти земли все еще находились под властью мусульман.
Там, на задворках истории, перед сефардами словно захлопнулась гигантская дверь, оставив их застывшими во времени. Они были бедны, необразованны, жили тесными маленькими общинами своих единоверцев, горды, мистичны, днем работали крестьянами, рыбаками, мелкими торговцами, а ночью возвращались к своим кострам, молитвенникам, вечерами пели канты и романсы на чистом средневековом языке. Будучи «гостями» мусульман, они считались отдельным и самостоятельным народом, которому разрешалось сохранять свои религиозные и культурные обычаи, а также свой странный язык. Ведь они не говорили на кастильском языке, как испанские евреи из высшего сословия. Они говорили на ладино — иудео-испанской смеси, которая по звучанию напоминала испанский язык, но содержала много слов и выражений на иврите и была написана еврейскими буквами. В Испании ладино помогал им сохранять конфиденциальность некоторых деловых операций. Теперь же он просто служил для того, чтобы еще больше изолировать их от окружающего мира.
В то время как реформистский иудаизм перестраивал еврейскую жизнь, угрожая свергнуть традиционную ортодоксию, эти евреи ничего об этом не знали. До них не доходили слухи о европейских погромах, как и о любом проявлении антисемитизма. В то же время они оставались яростными и гордыми испанцами и были убеждены, что когда-нибудь их снова попросят вернуться в Испанию. Покидая Испанию, главы семей брали с собой ключи от своих домов. Теперь ключ от la casa vieja — старого дома — передавался от отца к сыну, десятилетия сменялись поколениями, а поколения — столетиями. У этих евреев была своя логика, объясняющая причину их изгнания из Испании. Они решили, что это наказание Господне. Как и ветхозаветные евреи, они пострадали за то, что не смогли в достаточной мере следовать иудейским заповедям. Они были недостаточно набожны, не исполняли все буквы талмудических законов. И вот, в то время как евреи других стран модернизировали и либерализировали свои взгляды, практику и ритуалы, сефарды двигались в противоположном направлении, не только к большей набожности и более интенсивному мистицизму, но и становились гиперритуальными, более ортодоксальными, чем ортодоксы, и их пути были практически непостижимы для других.
В синагогах женщины сидели не только отдельно от мужчин, но и за тяжелыми занавесками, чтобы не отвлекать мужчин от молитвы. Домашняя жизнь
