помощью ты будешь освобождать их. Предоставлять безопасность, справедливость, надежность. Все то, во что ты веришь.
Она опускается на колени, и из нее вылетают эгоизм, жадность и ненависть. Теперь она всего лишь инструмент. Вещь, которую люди могут призвать.
Я понимаю, что мой способ работает.
– Ты будешь служить в рамках своей карты, Дори. Ты говорила, что хочешь создать мир, где люди будут в безопасности и без проблем. Ты выполнишь это обещание. И ты сделаешь это благодаря любви, преданности и служению людям. А не с помощью разобщения или очернения других.
Ее окутывает дым, а я поднимаю голову и смотрю на пробивающийся сквозь потолок зимний солнечный свет. К счастью, все «Дети» уже выбрались из подвала. Теперь я вижу только своих друзей. Свою семью. Свой народ. Рене, Манон, Нуалу, Ро.
У другого края бассейна к Лили прижимается Фиона с мокрыми от пота волосами. Аарон кашляет, извергая из легких невидимую воду. Он тоже жив.
В подвал залетает промчавшийся вверх по холму и мимо зарослей боярышника ветерок. Все началось в подвале и, похоже, в нем же закончится. Ветерок слегка шевелит складками балахона Дори, ворошит обгоревшие ветки и поднимает облачко черного пепла. Ирландская изморось касается ее кожи, и она исчезает. Просто растворяется, словно воспоминание о сне.
От Айседоры Мэнфорд остается одна лишь карта Таро, лежащая лицом вниз на почерневшей мозаичной плитке.
Я наклоняюсь и переворачиваю карту. На ней изображена женщина с белыми волосами и белыми глазами, стоящая под аркой на сцене. Ниже надпись:
ЛОВУШКА ДОРИ
– «Ловушка Дори», – читает вслух Ро. – О. Да. Понятно.
47
ХРОМАЯ, МЫ ДРУЖНО, КАК СОЛДАТЫ, ШАГАЕМ к машинам. Потом молча едем по сельской местности, оставив позади догорающую Ложу. Издалека уже доносятся сирены. И нетрудно понять почему. За кострами никто не присматривал, и огонь постепенно распространился на кусты терновника и сухую траву на фермерских полях.
– Вот почему не стоит строить отели в кольце фей, – тихо говорит Нуала.
Собирать разбредающихся «Детей» придется кому-то другому. Как и тушить пожар. В конце концов, наши возможности ограниченны, мы не можем проследить за всем без исключения.
Во время долгой поездки домой Фиона лежит, положив голову на колени Манон. Губы ее бескровны, руки поджаты к груди, как у младенца. Голосовые связки повреждены дымом, и она не может произнести ни слова. Бедная, прекрасная Фиона. Ей так не хотелось быть целительницей, и она едва не погибла, защищая других людей, многие из которых, возможно, даже никогда не отблагодарят ее.
Все остальное сливается в сплошное пятно. Время тянется, как дни после похорон или стихийного бедствия. Застывшее время. С ощущением того, что мы не до конца соскользнули с крючка, что нас в любой момент могут вызвать на допрос или упомянуть в газетных статьях. Что кто-нибудь из бывших «Детей» сдаст нас ради мести или вознаграждения. Но ничего такого не происходит. Мы держимся вместе. Следим за новостями.
Смерть Лорны МакКеон и Софии Малриди в итоге связывают с деятельностью религиозной фундаменталистской группы, недавно обосновавшейся в графстве Килбег. Что странно. Имя Дори при этом никогда не упоминается, как не упоминается и название «Дети Бригитты». Это неизменно просто «группа» или «культ». Я задумываюсь над тем, какое влияние «Дети» могут сохранять даже после пропажи Дори и не была ли она лишь одним из их многочисленных руководителей.
Возможно, нам еще предстоит это выяснить.
– Насколько я могу судить, они постараются замять это происшествие и продолжат свою деятельность где-нибудь еще, в другом графстве или регионе, – говорит Аарон, подметая пол в кабинете сестры Ассумпты. – Они уже трижды пытались закрепиться в Килбеге, сначала с помощью меня, затем с помощью Хэзер и Дори. Представьте, сколько денег они потратили на эту Ложу. Мне кажется, они бросят это дело и переедут в другое место.
Манон сидит на старом диване и пролистывает газету в поисках упоминаний о нас.
– Пока очередному манипулятору не придет в голову, что он сможет закончить то, что не удалось Дори?
Аарон пожимает плечами, как будто вполне допускает такой вариант.
– И что потом? Нам снова придется с ними бороться? – спрашивает Фиона. – Повторить все, что мы сделали?
– Да, повторить все, что мы сделали, – говорю я, занося в кабинет ящик шампанского, который Рене купил по дороге сюда. – Только в следующий раз все будет по-другому. Потому что я буду полноправной Домохозяйкой.
Мы вернулись в школу Святой Бернадетты, чтобы закончить начатое. Формально вручить ей ключи и дом. А также мое тело и мою жизнь. Что бы это ни значило. Что бы она ни думала по этому поводу сама. Как минимум это означает, что я останусь в Килбеге, чтобы защищать Колодец, как это делала она. Помогать людям, которым не могут помочь в другом месте. Делиться своей молодостью и своей волей с этим городом, с этим графством и с этими людьми.
– Спрашиваю тебя в последний раз, – говорит Ро, настраивая гитару и поглядывая на меня из-под кудряшек. – Ты точно уверена?
– Уверена, – улыбаюсь я. – Все в порядке.
– Но это значит… что ты никогда никуда не уедешь, – прикусывает губу Фиона.
– Мне и не хотелось, – отвечаю я, заставляя себя улыбнуться еще шире.
Да, я никогда не мечтала о том, чтобы оставить Килбег, подобно Ро и Фионе. Но мне, конечно, хочется повидать свет. Поэтому предложение Хэзер Бэнбери провести лето в Японии показалось мне таким заманчивым. Я надеялась, что проведу год после школы в каком-нибудь интересном месте, прежде чем устраиваться на работу. А теперь у меня только одна работа и только одно место. Навсегда.
Все места заняты, поэтому я ставлю шампанское на пол и ложусь на новый ковер, который купил Рене, потому что ему невыносим вид уродливых и испорченных вещей. Я смотрю на потолок. Лепные украшения, высокие окна. Это красивая тюрьма, если считать ее тюрьмой.
Нуала и Рене приносят из машины свечи и гирлянды. Теперь они снова пара; официально об этом они никому не сказали, но язык тела говорит обо всем. То, как они склоняются друг к другу, смотрят друг на друга, ведут себя напоказ. Вот и сейчас Нуала уж чересчур преувеличенно объясняет Рене, что тот ничего не знает о практических вещах.
– Тебе что, никогда не приходилось распутывать гирлянду? – поддразнивает она его.
– Зависит от того, что считать гирляндой. И что значит распутывать, – усмехается он.
Мы с Ро отворачиваемся. Нам слишком тяжело смотреть на них, слишком больно. Как мы можем допустить хотя бы мысль
