снег, лопата уборщика за нашими спинами заскребла яростнее.
– Ну а с каких пор мы с тобой москвичами заделались? – поинтересовался Валя. – Мне казалось, что для этого нужна прописка.
– А мне казалось, что психотерапевт смотрит человеку в душу, а не в паспорт. А в душе я москвич.
– Ты нарочно, да? – Валя со злостью выплюнул незажженную сигарету. – Сколько можно повторять?! Психотерапевт – это бизнесмен. Хапуга, к которому приходят клиенты. А я – психиатр. Врач. И ко мне обращаются пациенты.
– Ты – бомж. И никто к тебе не обращается.
Перебежками мы пересекли проезжую часть и двинулись вдоль покрытой льдом Москвы-реки. Психиатр насупился и молчал, только недовольно подергивал лицом.
– Ну что? На Успенку? – Я примирительно толкнул его локтем.
– Перловую кашу жрать и суп с капустой? Мяса хочется. – Валя остановился у возвышающейся на двух опорах таблички «Причал „Б. Устьинский мост“» и хмуро уставился на замерзшую воду.
– Ну прости. У попов Рождественский пост вообще-то. – Я развел руками.
– А если ты на Успенку хотел, чего мы на набережную поперлись? Кругаля делать. Нам через Варварку надо было.
– На Варварку мент пошел и… поэтому… – я смутился и замолчал.
– А чего тебе мент? – буркнул Валя, не поворачивая головы, и ухватился рукой за опору таблички. – Мент нас отпустил. Они ведь и сами не горят желанием Новый год с бомжами встречать. Без веских оснований брать не будут.
– В общем-то, веское основание теперь уже есть, – робко признался я и сунул руку в карман. – Кое-что тебе покажу. Только не злись. Ты ведь психотера… э-эм… психиатр, а потому должен проявить профессиональную чуткость и понимание. Валя! Валь!
Я вдруг заметил, что его спина крупно задрожала, заходила ходуном. Подбежал, принялся трясти Валю за плечи. Бесполезно – обеими руками психиатр изо всех сил вцепился в опору и неотрывно таращился куда-то в одну точку, шевеля губами. Сквозь дырявые перчатки проглядывали побелевшие от напряжения костяшки пальцев.
– Валя! Валь! Да что с тобой?! – Я в панике закрутил головой. – Помогите! Кто‐нибудь! Человеку плохо!
Но поблизости нашлась лишь пара подростков лет по пятнадцать на вид. Они шли мимо и с любопытством поглядывали на нас с Валей. Увидев в руке одного смартфон, я крикнул:
– Пацан, набери скорую.
– Это у него белочка, – с видом знатока изрек другой подросток, кивая на Валю.
– Никакая не белочка. – Я нетерпеливо поморщился. – Он не пил. Ну то есть пил конечно. Но как обычно. Мы всегда так пьем.
– Все бывает в первый раз, – внушительно произнес парень, а тот, что держал смартфон, подошел к Вале поближе и принялся снимать его на видео.
– А ну дай сюда. – Я попытался вырвать телефон, но получил тычок в бок. Падая, буркнул сквозь зубы: – Ладно, засранцы, сами напросились. – И сунул руку в карман.
А Валя вдруг монотонно, чеканя слоги, произнес:
– Икжол-йоксвосономол-сигереб.
Моя рука замерла на полпути из кармана, брови поползли вверх. Пацан со смартфоном восхищенно выдохнул – видео выходило убойным. Пару секунд психиатр молчал, потом таким же бесцветным монотонным голосом продолжил:
– Икнии́женс-обенан, икни́зелс-юлме́зан. Окжо́нмен- сола́тсо, екни́пурк-какни́пурк. Екни́бжолв-ывря́лу-екны́дро-ана́де.
Словно выполнив какой-то непостижимый долг, Валя бессильно закатил глаза, обмяк и сполз на асфальт.
– Скончался, – подытожил парень со смартфоном то ли для себя, то ли для видео.
– Скоропостижно, – добавил второй подросток.
– Да заткнитесь вы! Валя! – Я бросился к нему, принялся трясти за грудки и хлестать по щекам. – Валя, гад! Не смей! Не вздумай!
Наконец, к моему огромному облегчению, психиатр приоткрыл глаза и заморгал. Тут же вздрогнул всем телом и опасливо покосился в сторону реки.
– Валя. – Я помог ему подняться и повел к ближайшей скамейке. – Что ты такое нес? Похоже было на стихи. Только без рифмы и вроде как на армянском. Или турецком, не знаю.
Он ничего не отвечал, крупно дрожал всем телом и странно поглядывал через плечо на замерзшую воду. Будто одновременно и пытался там что-то увидеть, и боялся этого.
– Никакой это не турецкий, – фыркнул пацан со смартфоном. – Просто задом наперед. Вот, я уже развернул. Слушайте.
Он пощелкал пальцем по экрану, и из динамика донеслось:
Еда на Ордынке – у лярвы в ложбинке.
Крупинка к крупинке, осталось немножко.
На землю слезинки, на небо снежинки.
Берегись ломоносовской ложки.
– На небо снежинки, – шепотом повторил я, и в груди защипало дурное предчувствие.
– Это я сказал? – удивился Валя, тяжело опускаясь на скамейку. Он чуть поразмыслил и кивнул: – Хотя да, на меня похоже – пошловато и про еду.
– Бред какой-то! Что еще за ломоносовская ложка? Эй, пацаны! – Я обернулся и увидел, что подростков уже и след простыл. – Вот засранцы! Валя, они ведь это в Интернет выложат.
– Да и пускай! Может, Сашка увидит. Пусть ее совесть помучает. – Психиатр заметно оживился и хлопнул в ладоши. – Ну что, идем?
– Куда?
– Как куда? За едой. На Ордынку.
– К лярве в ложбинку? – решил уточнить я.
– Там разберемся.
Валя бодро поднялся и зашагал к мосту. Кажется, он уже совсем оправился – не дрожал и на воду больше не косился. Перспектива поесть поистине творила чудеса.
– Ладно, – пробормотал я. – Последняя трапеза.
– Ну да. – Валя расслышал, но понял по-своему. – В этом году, наверно, последняя.
За следующие пару часов я окончательно возненавидел и зиму, и Москву. Метель мела все яростнее, ветер задувал в каждую дырку моего безразмерного засаленного пальто. А еще проклятые шнурки развязывались каждые пять минут. Черный на левом ботинке и красный на правом.
Белокаменная же как никогда раздражала меня запутанностью улиц и их названий. Поначалу мы как-то позабыли, что Ордынок в Москве две. А когда вспомнили, Валя не растерялся и многозначительно изрек: «От малого к большому». Кажется, теперь он мнил себя пророком, и мы пошли по Малой Ордынке, сами не зная, что и где искать.
– У лярвы в ложбинке, – повторял Валя и тут же пояснял: – Это метафора. Все провидцы изъясняются метафорами.
– И что это значит, провидец? – шипел я сквозь зубы и метель.
– Если б все было так просто! Вон Нострадамуса уже почти пятьсот лет разгадывают.
– Пятьсот лет я по морозу ходить не стану.
Когда мы прошагали всю Малую Ордынку, Валя настоял, что теперь нужно пройти в обратном направлении по другой стороне улицы. На тот случай, если мы что-то упустили из виду. Двенадцать развязанных шнурков спустя стало ясно, что мы ничего не упустили. Пробрались переулками до набережной и вышли на Большую Ордынку. Не к месту в голове вдруг прозвучал голос учительницы по москвоведению из далекого прошлого:
«Большая
