— найти треклятую пещеру, где копошится волчий выводок, где поселилось чертово семя, пришедшее с далеких Харачойских гор… Проклятие. Нет на его земле чистого места. Решил Салман, что убьет он волков, прогонит черное зло обратно в глубокие ущелья Харачоя.
Прошла неделя после возвращения Макогонова. Жизнь разведки вошла в привычное русло: боевые выходы, стрельбы, политинформации, физзарядка под бравурные марши. Савву отправили «двухсотым» грузом в степи родной Калмыкии. Помянули Савву добрым словом. Родственникам сообщили, что погиб при исполнении, но на орден или медаль представления не посылали. Разве заслужил русский солдат, калмык Савр Сарангов, орден?.. Он был спец по допросам, спец был первейший по всем боевым операциям. Глаза у Саввы — нитки. Савва был единственный, как говорил Мельник, в русской армии «солнцепоклонник». «Духи» тряслись как в лихорадке от Саввиного прищура. Глаза мертвому Савве и закрывать не пришлось. «Зажмурился Савва», — сказал Тимоха. Но не в шутку сказал и не со злостью, а с сожалением. Кто в Тимохину или другого кого из разведки душу заглядывал? Да никто. Опасно смотреть в солдатскую душу.
Питон покинул 194-ю КТГ насовсем, закончился его контракт. Уехал, слава богу… Душухин был страшно истерзан особистом за слезливые письма на имя далекой Гретхен. Начштаба почти отстранился от руководства и командования. Бразды правления взял на себя полковник Спасибухов. Офицеры, что должны были меняться, не могли получить причитающихся им окладов — матерились, пили. Что уж говорить о солдатах. Ротный обстряпывал дела с финчастью и дружил с зампотылом. Василич старался не храпеть в «голубом вагоне». Макогонов такой — мог и гранату подложить.
«Должность у меня самая собачья, — жаловался Василич. — Неизвестность перспектив меня гложет».
Спасибухов ждал генерала Бахина.
И дождался.
В разведку прибежал Авдей. Сверкает стеклянным глазом.
— Мужики, генерал летит! Жопа!
Макогонов Авдея турнул, сказал, чтоб тот топал на свою гору и не наводил паники. Сам же, оглядевшись по небу, прикинул, откуда будут заходить на посадку генеральские «вертушки», рявкнул своим, чтобы приводили в идеальный порядок расположение.
— Тимоха, поотдирай б… с тумбочки.
— Так точно, — промямлил Тимоха.
— Вот черт озабоченный, — развеселился Макогонов.
Бахин прилетел. «Вертушки» сели, и началась проверка. Макогонов в группе офицеров двигался за генеральской свитой. Спасибухов был прилюдно обвинен в неумении вести военные дела. Душухин грыз ногти, но прятаться ему было не за кого. Моргал, когда генерал Бахин отчитывал его за «непорядки в установленных уставом порядках».
В разведке, где «голубой вагон», где услужливый Борода в белом переднике раскладывал приборы на стол, Бахин строго осматривался. Вот нары, тумбочки, бирки на тумбочках. Бахин удовлетворенно кивал, но доброго не говорил — не положено генералу думать о добром, должность у него такая. Посетил Бахин продовольственный склад. Везде бирки: «говядина тушеная», «молоко сгущеное». Удовлетворен Бахин. Макогонов показал Тимохе кулак — если разврат найдет Бахин!.. Тимоха сделал лицо патриотическое — чиста Тимохина тумбочка: блядские картинки он аккуратно отодрал и спрятал. И надо же — все бы ничего, но подвел кашевар Борода. Он, во-первых, был в своей «вшивой», как выразился Бахин, душегрейке мехом наружу. Но это было даже ничего еще. Нашел Бахин в заведовании Бороды страшный «косяк» — не было раскладок по меню.
— Почему нет меню-раскладки? — грозно спросил Бахин Бороду. Спасибухов из-за спины Бахина челюстью навалился на прилежного кашевара.
— Так это… — не нашелся сразу сказать Борода. — Так я… Извините, товарищ генерал, от чистого сердца, от души, так сказать, приготовляю еду.
— Не надо от чистого сердца, — грозно гудел Бахин, — нужно по меню.
— Есть, товарищ генерал, по меню, — радостно отрапортовал Борода. Макогонов горд за солдата. Молодец. С генералом общается по уставу. — Присаживайтесь, товарищ генерал, испробуйте солдатской каши.
Сморщился, или так показалось Макогонову, что сморщился Бахин. Но питаться с солдатского котла не стал, побрезговал. Ушел Бахин, покинул расположение разведвзвода. Все вздохнули с облегчением. Борода раскладывал по мискам жареную кабанятину, припущенную, притушенную, с травными ароматами.
— Зря генерал не поел кабанятины, — искренне сожалел Борода. — В комендатуре его дерьмом накормят. Зря. Спирин такого кабанчика вчера завалил.
Лыбится Спирин. Тимоха щерится золотой фиксой. Сержант Усков с Пашей Аликбаровым уминают за обе щеки кабанятину. Слоненок свое съел, миской тянется к котлу.
— Лопнешь, Слон, — смеется счастливый Борода.
— А галеты есть?
Заржал народ. Собаки Слоновские шмыгают между ног под лавками — дожирают шкурки и кости.
В комендатуре совещание прошло успешно. Бахин заметил, что комендатура не отвечает установленным правилам. Спасибухов вяло отрапортовавший о своих организационных победах, плевался и чертыхался про себя, что связался с этой чертовой Ленинской комендатурой, славной 194-й КТГ. Макогонов же на слова генерала подумал, будто договорил за Бахина: «Почему мундир старый? Где косицы и букли? Устава не знаешь?! Вы кому изволите подчиняться, сударь?!» Макогонов слушал о непорядках, что там-де бирок нет, там еще чего-то. Удивлялся, что главного Бахин как бы и не заметил: техника почти половина стоит, саляры нет, деньги офицерам не выплачивают. Об этом молчит генерал. Оружие Бахин проверил у разведки — не подкопаться к оружию.
Борода после обеда отправился молиться. Он всегда молился в тяжелые и сумрачные минуты. Зашел в домик, подошел к месту, где на стене прилежно и благолепно висела икона Богородицы. Та самая икона — тетки Натальи. Та, которую вынес из порушенного человеческого жилья страдалец Буча, которую забрал у саперов после смерти старшины Кости Романченко покойный ныне калмык Савва.
Стал ровно Борода, наложил на себя православный крест и зашептал неслышно. Так молился. Сзади кто-то подошел, кто-то прошел мимо Бороды, но не беспокоят солдаты Бороду в час моленья. Каждый имеет такой час в своем распоряжении, и каждый молится и просит у Богородицы или Николая Чудотворца спасения души и милости.
Сидит Борода на бугорке у кухни и курит. Спирин подсел. Авдей пришел, моргает.
— Думаю я, — говорит Борода, — что все мы пока ходим под Богородицей нашей, ничего с нами то есть не случится.
Спирин проще изъяснился.
— Я тетку Наталью не знал, раз только видел, когда она убиралась в штабе. Хорошая она была человек.
Авдей скорбно голову опустил.
— Тоскливо че-то.
Борода его хлопнул по плечу.
— Чего ты, братела, у тебя пятьсот дней отпусков — на полжизни хватит.
— Мало ты мне отмеряешь.
— Да я образно.
Спирин о своем:
— Пацана ее помню, Сашку. Безногий. Кто-то из журналистов его забрал. Чего с ним было дальше интересно?
Авдей задумался про икону.
— А чего ж тогда Слободянник с Чурсиным погибли? Как же тогда икона?
— Беда, — согласился Спирин. — Грех на икону грешить. Люди дураки. Бог ни при чем. К тому же тогда
