в полночь у лестницы». Ни подписи, ни каких-либо характерных завитков на буквах не было, автор сего послания явно не горел желанием быть изобличённым. Прочитав, Ольга тщательно разорвала записку и бросила в угол рядом с камином, где уже валялись скомканные бумажки, обрывки лент и прочий мусор, который по совести следовало бы или сжечь, или вынести из комнаты, но госпожа Игнатовская явно считала себя выше столь низменных дел.
«Теперь понятно, почему Софья Витольдовна не жаловала Ольгу Георгиевну, - Алексей потёр виски, зажмурился и потряс головой, чтобы избавиться от тумана перед глазами, - девица была неаккуратна. Хотя именно эта привычка поможет изобличить её убийцу, вот уж действительно, не было бы счастья, да несчастье помогло».
- Алексей Михайлович, готово, - Василий Харитонович ликования скрыть и не пытался, он вообще притворства не жаловал, хоть порой и использовал в сугубо личных целях. – Всё сложили, правда, текст короток до неприличия.
Корсаров, чтобы не обижать своих помощников и не афишировать способности, подошёл и ещё раз прочитал записку. Помолчал, запоминая каждую букву, каждый самый мелкий штришок, даже сорт бумаги, на которой было написано послание.
- Писано-то левой рукой, у нас в армии казначей полковой так царапал, ох, и мерзкий, скажу я Вам, человек был, - Фёдор Иванович неодобрительно покачал головой.
- А в доме у нас леворуких нет, - Василий Харитонович вздохнул виновато, - вот ведь оказия, право слово. Значит, кто-то чужой принёс.
Алексей отрицательно покачал головой:
- Ольга писала записку, не называя ни себя, ни того, к кому обращалась, значит делала это непосредственно после встречи с преступником, по горячим следам. И адреса никакого не указывала, так что писала она или тому, кто живёт в доме, или тому, кто часто тут бывает. Ответ, обратите внимание, тоже безадресный, никакому курьеру его не доверяли, просто под дверь просунули, а значит автор был в доме.
Мужчины переглянулись, вздохнули:
- Дела… Теперь что же, каждого подозревать?
- Каждого не надо, лишь тех, у кого был мотив желать смерти Ольги Георгиевны.
- Тю, - Василий Харитонович махнул рукой, - так это все мужчины, кроме нашей честной компании и Петеньки, да ещё почти все дамы за вычетом Лизы и Катеньки, упокой господь её душу.
- Катеньку я бы вычитать не стал, - Фёдор Иванович почесал ухо, - хотя, конечно, её кончина служит наилучшим, как это называется, алиби.
- А ещё Ольга могла видеть, как преступник привязывал верёвку на лестнице, - Алексей вспомнил свой сон, обнаруженную после него на лестнице смертельную ловушку и нахмурился. – Она могла идти на встречу с Прохором Милорадовичем и увидеть…
- Какую верёвку? – Василий Харитонович, изрядно озабоченный, шагнул к следователю. – Сударь, я не прошу, я требую объяснений!
Корсаров вздохнул и кратко поведал о протянутой на ступеньках верёвочке, а потом добавил и про подпиленную цепь здоровенного пса с милым прозвищем Снежок.
Василий Харитонович и Фёдор Иванович переглянулись, опять вздохнули:
- Дела… Лизу теперь ни на единый миг нельзя одну оставлять, раз душегуб так активно за дело принялся.
- С горничной её, Настасьей, переговорить надо, мужское-то присутствие не всегда уместно, - ввернул господин Колокольцев. – И с Петенькой, пусть он невестушку свою оберегает, чай, не чужая.
Василий Харитонович заметил, как поморщился от этих слов следователь, и предложил, благо и сам не очень-то верил в бдительность милого и наивного, точно щенок-сеголеток, Петра Игнатьевича:
- Давайте лучше с Лизой, она барышня благоразумная, всё поймёт правильно. Особливо, ежели с ней господин следователь лично побеседует и всё самым наилучшим образом расскажет.
Алексей бросил на дядюшку пристальный взгляд, пытаясь уличить в излишней догадливости, а то и сводничестве, но Василий Харитонович излучал лишь искреннюю озабоченность судьбой племянницы.
- Хорошо, так и сделаю, - неохотно пробурчал Корсаров, чувствуя себя совершенно не готовым к встрече с Лизой, ведь проклятое сердце всё чаще сбрасывало оковы разума. – Сначала Настасью предупрежу, а потом и Лизу… Андреевну.
Василий Харитонович и Фёдор Иванович сделали вид, что оговорки господина следователя не заметили, погрузились в изучение записки и лишь после того, как Алексей Михайлович вышел, обменялись лукавыми взглядами.
Елизавета Андреевна, опечаленная смертью близкой подруги и сестрицы, мечтала лишь об одном: закрыться у себя в комнате и вволю выплакаться. Конечно, было бы совсем чудесно прорыдаться на крепком мужском плече, но того, к кому хотелось бы припасть, рядом не было, а тот, кто был, сам нуждался в помощи и поддержке, такой потерянный и несчастный вид у него был.
- Елизавета Андреевна, - протянул Петенька, глядя на девушку взором выброшенного на улицу щенка, - Лизонька, Вы мне прямо скажите: Вы меня презираете?
Лиза вздохнула, улыбнулась вежливо:
- Ну что Вы, Пётр Игнатьевич, конечно, нет.
Петенька пытливо всмотрелся в лицо своей невесты, а затем упал перед ней на колени, порывисто схватил нежную девичью руку и прижал к бешено колотящемуся сердцу, лихорадочно шепча:
- Лизонька, ангел мой, я люблю Вас, люблю! Вы мне дороже всего на свете, даже собственной жизни и чести, я умереть готов ради Вашей улыбки!
Какая девушка устоит против таких пламенных речей? Елизавета Андреевна улыбнулась и прикрыла глаза, вслушиваясь в горячие мольбы и старательно отгоняя от себя образ другого мужчины, на подобные словеса не способного. Только вот видение уходить категорически не желало, пришлось глаза открыть, чтобы искушение меньше стало. Да что это с ней, право слово, ведёт себя, словно кокетка бессердечная! Нет уж, раз она голову Петеньке вскружила, то с ним и останется, а Алексей Михайлович… Он мимолётное увлечение, не более. Таинственный, столичный, опять же вдовец, что пробуждает в глупом девичьем сердце стремление согреть и утишить боль утраты. Целуется волшебно, но об этом лучше не вспоминать.
- Петенька, я стану Вашей женой, - Лиза стиснула зубы, борясь с подступившими к самому горлу слезами, - непременно.
- Лизонька, - восторг в глазах Петра Игнатьевича был таким ясным и неподдельным, что Елизавете Андреевне стало совсем тошно.
Сдавленно извинившись перед женихом, девушка прижала ладошку к губам и выбежала из комнаты, стремясь к себе в покои, чтобы дать свободу слезам и освободить сердце от разъедающей его боли. Но не успела госпожа Соколова и десятка шагов сделать, как чувствительно врезалась в чью-то широкую грудь. Знакомая тяжесть рук обвилась вокруг, помогая сохранить равновесие, ноздри обжёг щемящий сердце и пробуждающий неутолимое пламя страсти аромат, а в ушах зазвучал встревоженный голос человека, коего Лиза
