— Ну, конечно, сударь, — ответил шевалье, по-прежнему невозмутимо улыбаясь. — Вы мне оказываете слишком большую честь, и я не в силах вам отказать.
— Позвольте предложить вам стакан этого пунша? Он превосходен и прекрасно прогоняет черные мысли из головы и тяжесть из желудка.
— Весьма вам благодарен, мой дорогой, но как человек тихий и невоинственный, я особенно опасаюсь алкоголя.
— Быть может, он пробуждает в вас свирепость и кровожадность?
— Именно так.
— Смотри же, Гратьен, будь полюбезнее с господином шевалье, ведь, принимая во внимание вашу ленту, полагаю, что смело могу присвоить вам этот титул.
— Действительно, господин Лувиль, он принадлежит мне дважды: я шевалье по праву рождения и шевалье… по случаю.
— Ну, что же, шевалье, должен вам сказать, что ваш друг Гратьен вот уже два дня как заделался задумчивым мечтателем. Я лично предполагаю, если вы хотите знать мое мнение, что он обдумывает то предложение о женитьбе, которое вы ему сделали.
— Господин Гратьен поступил бы как нельзя лучше, задумавшись о нем, — ответил шевалье с неизменным добродушием.
— Да, — подхватил Лувиль, — но ничто сильнее не отягощает рассудок бравого молодца, чем подобные мысли. Итак, что вы предпочитаете, шевалье? Стакан лимонада, бутылочку оршада или красносмородинной? А быть может, баварского?
— Да, именно так, сударь, баварского.
— Человек! — закричал Лувиль, — баварского господину… очень горячего и очень сладкого.
Затем он вновь обратился к шевалье.
— А теперь, сударь, если только подобный вопрос не покажется вам бестактным, окажите нам честь и сообщите, что привело вас в это логово, которое зовется Голландским кабачком. Я полагаю, что вы не являетесь завсегдатаем подобных мест.
— Вы как всегда правы, сударь, и я поистине восхищаюсь меткостью вашего ума.
— Мне приятно видеть, что вы отдаете мне должное.
— Я пришел с единственной надеждой встретить господина Гратьена, которого не застал у него дома.
— А вы взяли на себя труд заехать ко мне? — удивленно спросил Гратьен.
— Да, господин барон, и это от вашего привратника я узнал, что в отличии от меня вы охотно проводите здесь свое время и слывете завсегдатаем Голландского кабачка.
— Вы в самом деле, — прервал его Лувиль, — пришли, чтобы увидеться с Гратьеном? Это доказывает, что вы не отказались от вашего плана. Ну, что же, тем лучше! Лично мне нравятся упрямые люди, и, право же, я приму вашу сторону, такую глубокую симпатию вы мне внушаете. Что же, в нашем нынешнем положении речь может идти только о брачном контракте и ни о чем другом. Ладно, давайте обсудим его условия. — Гратьен, вам первому слово, друг мой. Что вы даете? Сколько земельных угодий? Сколько в государственной ренте? Сколько облигациями железных дорог? Ценными бумагами Гара?
— Лувиль, — ответил Гратьен, — я очень серьезно прошу вас прекратить эту шутку, которая и так уже очень затянулась. Я сообщил этому господину мое решение; дальнейшая настойчивость выглядит неуместно и бестактно. И это меня удивляет в человеке такого возраста и такого положения в свете, как шевалье; с другой стороны, если бы я стал насмехаться, как это делаете вы, над участью молодой девушки, о которой после всего, что случилось, я должен сожалеть, то это свидетельствовало бы о недостатке деликатности и сердечности с моей стороны. Подумайте о том, что я вам только что сказал, сударь; задумайтесь об этом и вы, Лувиль, и надеюсь, вы оба согласитесь со мной.
— Отнюдь, — возразил шевалье де ля Гравери. — Я лично, напротив, нахожу, что господин Лувиль говорит вполне разумные и уместные вещи; и вместо того, чтобы рассердиться на него, я ему за это бесконечно признателен.
— Вот это да! Ну же, Гратьен, говори и оставь этот трагический вид, ведь этот господин, выступающий защитником мадемуазель Терезы, первым призывает тебя к этому… Ты молчишь?… Послушайте, господин шевалье, если сначала заговорите вы, возможно, это его распалит. Итак, начинайте, мой дорогой; перечислите нам все богатства вашей протеже, не скупитесь; предупреждаю вас, что наш друг Гратьен, обыкновенный младший лейтенант, каким вы его знаете, богат, очень богат. Но прошу прощения, вот официант несет ваше баварское. Пейте же, сударь, выпейте сначала, это сделает ваши предложения еще более соблазнительными и заманчивыми.
Шевалье с улыбкой слушал этот поток слов. Он медленно помешал своей ложечкой напиток, который ему подали, поднес его ко рту, проглотил с серьезным и значительным видом, поставил стакан на стол, аккуратно вытер губы батистовым платком и, повернувшись к Гратьену, сказал:
— Сударь, я размышлял над тем предложением, которое полагал себя обязанным сделать вам позавчера, и пришел к мысли, что с моей стороны было нелепым назначать цену столь справедливому, благородному и совершенно естественному поступку, который я предложил суду вашей совести.
— Как просто, черт возьми! — прервал его Лувиль.
— Дать приданое Терезе — но заметьте, что я в состоянии это сделать, — продолжил шевалье, — значило бы нанести оскорбление вашей деликатности, и я не буду удивлен, если сделанное мною предложение оказалось бы единственной причиной отказа, которым вы ответили на мои авансы. Сегодня, сударь, я, напротив, пришел вам сказать: Тереза не имеет имени, у Терезы нет никакого состояния, но вы ее обесчестили… Вы лишили ее чести, но отнюдь не поддавшись порыву взаимного влечения, а призвав себе на помощь самую гнусную, самую подлую уловку. Вы обязаны без колебаний повиноваться властному зову долга.
— Браво! Вот неотразимый довод. Что же, теперь твой черед, Гратьен, защищайся; но, предупреждаю, твои дела не слишком хороши. Представь себе, что ты находишься перед судом присяжных, а я его председатель.
— Мой ответ будет краток, дорогой друг, — произнес Гратьен с немалым достоинством. Я скажу господину шевалье…
Молодой человек слегка поклонился.
— Я ему скажу, что его оскорбления найдут мою решимость столь же непоколебимой, как и его посулы.
Пусть мадемуазель Тереза будет богата или бедна, для меня это не имеет никакого значения, и еще я добавлю, что господину шевалье крайне повезло, что у него седая голова; ведь если бы не это, то я посчитал бы себя обязанным совсем иначе ответить на некоторую часть его речи.
— Боже мой, не стесняйтесь, любезный сударь, — спокойно сказал шевалье. Пусть вас не волнует, стала ли моя голова уже совсем седой или только наполовину. Но я готов встать под дуло вашего пистолета или острие вашей шпаги.
— Ах так! Ты чувствуешь, Гратьен, этот милейший господин, похоже, начинает вести себя вызывающе?
— Это вас удивляет, господин Лувиль? — произнес шевалье с невозмутимым видом. — Предположите-ка невзначай, что храбрость есть не что иное, как легкомыслие.
— Ну, что же, это уже другое дело, — сказал Гратьен.
