целующихся людей я не видел никогда — очень любвеобильная нация, это сразу бросается в глаза. В целом, несмотря на ламповую атмосферу у океана, Лима произвела впечатление очень развитого мегаполиса — с небоскребами, красивыми мостами и, конечно, шикарными ресторанами перуанской кухни. Город вообще считается одним из мировых гастрономических центров — перуанский фьюжен отлично отображает весь микс индейских традиций и современности с западными экспатами, начавшими съезжаться в развивающуюся столицу. Обилие концептов в интерьерах, блюдах, подаче, даже посуде — Юля привела меня в один из лучших ресторанов Лимы с открытой кухней, и мы от души насытились диковинными блюдами из морепродуктов. Тотальная роскошь и удовольствие, особенно после автобусного ада крайних дней.
После ужина с Юлей, около полуночи, я возвращался домой по району Мирафлорес. Набережная светилась теплым светом фонарей, вдали шумел океан, мимо проходили влюбленные парочки, пробегали поздние спортсмены-бегуны. На одном из парапетов я заметил дедушку лет 70. У его ног лежала шляпа для милостыни, а сам он сидел чуть на возвышении, держа в руках книгу. Он читал эту книгу и на некоторых моментах от души смеялся. А потом, когда видел, что на него смотрят люди, опять становился серьезным. Но, доходя до смешной страницы, опять начинал хохотать и улыбаться, как ребенок. Я остановился и тихонько начал со стороны его снимать.
Спустя мгновение он увидел меня, улыбка ребенка сошла с его морщинистых век, он вернулся в свою действительность, и взгляд его мгновенно стал грустным. А мне стало очень неудобно и, растерявшись, я резко развернулся и пошел прочь. Стало стыдно и за свою мальчишескую глупость с камерой, и за дорогущий ресторан с гребешками. Пройдя два квартала, увидел светящуюся витрину Supermercado, зашел в магазинчик купить воды, а мысли о дедушке не покидали.
Взял две бутылки воды, красного вина и, не найдя стаканчиков, две большие чайные чашки. Почти бегом двинулся к тому самому парапету. Еще чуть-чуть… Еще…
Вот вроде это место. Нет, дальше, там был фонарь, который его подсвечивал. Еще сто метров. Вот он! Вот! На парапете уже никого нет… Снова в момент становится очень грустно. Не знаю, что мною движет, не даю разуму диктовать свой анализ. Иду в обратную сторону от дома по набережной и вдруг вижу впереди маленькую, чуть сгорбленную фигурку. Ускоряю шаг, догоняю.
— Disculpo, segñor! — аккуратно обратился я к силуэту.
— Si? — развернулся пожилой мужчина, и я узнал эти усталые глаза.
Мигелю 72 года, уроженец Каракаса, врач-офтальмолог с ученой степенью.
— Всю жизнь лечил людям зрение, а теперь сам плохо вижу, — добродушно пошутил он, не пытаясь вызвать и тени жалости.
Его сына бросили в тюрьму в Венесуэле из-за попытки торговли — пытался выжить и прокормиться. Двадцати семи долларов зарплаты не хватало на семью из четырех человек, но попытаешься выкрутиться — тюрьма. Супруга умерла, невестка с внуками — как беженцы приехали через Колумбию и Эквадор в Перу. А он — за ними, босыми ногами пройдя горнило границ для беженцев.
Я разливал вино в чайные чашки, делал глотки и молчал, внимательно всматриваясь в мокрые глаза Мигеля. Он говорил на испанском, я не знал хорошо язык, но все понимал и чувствовал.
— Знаешь, почему мои глаза стали плохо видеть? — помогая жестами, спросил он. — Мне больно видеть сейчас эту несправедливость. Я плохо вижу. Но когда беру в руки хорошую, добрую книгу — ко мне приходит зрение. Я могу читать, понимаешь? Я могу быть там, где я молод. Когда жива моя жена, когда любимый сын растет в нашем доме, а не находится в тюрьме. Тогда я все вижу.
Я ничего не мог ни спросить, ни добавить — лишь кивал и вытирал ладонью припухшие веки. В какой-то момент почувствовал стыд, что не могу поддержать этого человека, но потом понял, что мои слова были совершенно не нужны. Этот контакт рядом, распитая на берегу бутылка вина и желание внимательно слушать, возможно, были для него определенной опорой в тот вечер. Я это почувствовал и очень хотел в это верить.
Придя домой, я все никак не мог уснуть — мысли и чувства гудели внутри, не давая погрузиться в спокойное состояние. Чтобы хоть чем-то себя занять, я начал работать над картой маршрута — тут-то и заметил пройденные сорок тысяч. Отмечать и радоваться не хотелось. Пришла только мысль, что, перемещаясь по миру, я могу так побыть рядом с людьми, которым это может быть нужно. Приободрить неуверенного в себе колумбийского водителя, выслушать одинокого старика, рассказать необразованным деткам про географию планеты.
У каждого свой путь. Но проходя его, мы можем привнести каплю тепла в жизни других. Ради этого точно стоит и двигаться, и жить.
На второй день Юля продолжила свой гастрономический экскурс: утро начали с рыбного ресторанчика на берегу, где только час назад выловленную рыбу выкладывают на прилавке, ты тыкаешь пальцем в самую красивую, и ее сразу же при тебе готовят на гриле. Заправили мы это все коктейлем «Писко-Сауэр» — с ним вообще связана отдельная история. У Чили и Перу много яблок раздора по поводу национального достояния, а этот коктейль — настоящая заруба. Перуанцы божатся, что готовили его еще семь поколений назад, чилийцы — что еще до появления соседей на горизонте. Мне, честно говоря, было все равно, чье это на самом деле достояние, — когда в десять утра нам забабахали целый литровый чайник нектара, я понял — жизнь удалась.
Вокруг царила изысканная богемно-творческая атмосфера — без пафоса, а именно — сбор интеллигенции, где за каждым столиком хотелось украдкой наблюдать. Но украдкой и незаметно не получилось — все лучи славы были направлены на двух белых и каждое наше движение было на виду. Нас это, в принципе, устраивало — мы чувствовали себя известными актерами в съемочном павильоне. Декорации расставлены, массовка готова, мы сели в кадр — играем парадную жизнь. Только мы ее не изображали, а реально чувствовали каждой клеточкой тела. Не замызганными автобусными сиденьями едиными, как говорится!
— Не возражаете? — услышал я приятный испанский тембр за спиной. Судя по звуку, голос принадлежал явно не девочке. — Не разбавите ли вы нашу скромную компанию в это прелестное утро?
Слух меня не подвел — за моей спиной стояли женщины (бабушками их назвать просто язык не поворачивается) лет семидесяти, которые выглядели так, будто только вышли из фильма Вуди Аллена. Я резко засомневался, кому же на площадке была отведена главная роль. Полный парад: яркий маникюр, брючные костюмы с шляпами и сумочками в
