Но…
«Весь 1908 г., кроме меня, очень немногие с.-р. знали, что сущность поднятой мной борьбы с провокаторами заключалась вовсе не в тех именах, о которых все говорили и все писали. Для меня и для с.-р. борьба с провокаторами и в то время сводилась главным образом к имени, которое в публике было известно очень немногим: к имени Азефа. Вокруг этого имени у нас в то время и велась скрытая от публики жестокая борьба»[254].
Сразу же по приезде в Париж Бурцев по своим каналам дал знать о своих подозрениях руководителям ПСР.
Реакция была ожидаемая.
Минор, Натансон, Леонович, Савинков с гневом отвергли бурцевские «инсинуации». Умиравший в Швейцарии Гершуни, узнав о тех обвинениях, которые выдвигались против его друга, был потрясен — потрясен их немыслимостью, несправедливостью. Он считал, что его долг — помочь полной реабилитации Азефа. У него была одна идея. Он все еще верил в изобретение Бухало. «Мы полетим с Иваном вдвоем», — говорил он. Это была эффектная идея: два вождя БО самолично нападают с воздуха на Зимний дворец. (О погромах, к которым привело бы цареубийство, совершенное двумя евреями, Гершуни не думал.) Впрочем, Савинков тоже со своей стороны претендовал на честь убить императора в паре с «Иваном».
Более лояльно отнеслись к подозрениям Бурцева так называемые «левые с.-р.» — группка эмигрантов, не принимавших участия в основной партийной деятельности, не знавших Азефа, не работавших с ним и потому избежавших магнетического воздействия его личности и его успехов.
Но, конечно, это было небольшим утешением.
Бурцев нуждался в новых доказательствах своей версии. Ему опять нужен был Бакай. Он предложил Михаилу Ефимовичу списаться с бывшими коллегами по сыскному ведомству.
Конечно, он не рассчитывал на их искренние ответы. Он понимал, что переписка будет вестись под контролем начальства. Именно этого он и хотел. В 1914 году он приготовил статью под издевательским названием «Переписка Вл. Бурцева с ген. Герасимовым». Дело в том, что Бакай писал свои письма под его, Бурцева, диктовку. А ответные письма И. В. Доброскока писались — в этом Бурцев был убежден — под диктовку начальника Петербургского охранного отделения.
Кто такой этот Доброскок, о котором мы уже пару раз упоминали?
В социал-демократической среде его знали как «Николая Золотые Очки» (см. цитату из Горького про встречу в Финляндии). Сперва — перебежчик, потом — внедренный агент-«провокатор». После разоблачения был полицмейстером в Казани под фамилией Добровольский. Считался полицейским тонким, хитрым, циничным, высокомерно относящимся и к революционерам, и к своему начальству.
Но без ведома и контроля Герасимова переписываться с предателем Бакаем он не стал бы. А Герасимов знал, что Бакай пишет по заданию Бурцева. Письма Доброскока предназначались именно для него.
Все дело в том, что и Бурцев это понимал. Он просчитал на один ход дальше. Борец с «провокаторами» сам был талантливым провокатором.
Итак, Доброскок отреагировал на письмо старого товарища с явно преувеличенным восторгом:
«Ваше письмо тронуло меня до глубины души. В нем я увидел луч света, и он зажег во мне страстное желание выбраться из той тьмы культа и невежества, в которую я попал благодаря тем жестоким ударам судьбы, которые Вы пережили сами…»
Бакай сообщил Доброскоку о том, что существуют «неопределенные слухи о сношениях с департаментом полиции» четырех эсеров: некоего Д., Вышинского, Азефа и Гринберга. Д. — реальный человек (его незадолго до того в самом деле подозревали в чем-то непохвальном, потом очистили от подозрений). Вышинский — вымышленное лицо, не имеющее отношения к будущему генеральному прокурору СССР, Гринберг тоже вымышлен.
И вот что Доброскок отвечает:
«Д. не провокатор. Это ложь. Фамилии Вышинский, Азеф и Гринберг мне даже неизвестны… Я думаю, что это тоже гнусная инсинуация. Имейте в виду, что Герасимов, как я знаю, всегда распускал слухи не только в отделении, но даже в деп. полиции о людях, которые в действительности не могли у него служить… Я помню, что в прошлом году он называл своим сотрудником Виктора Чернова и не приказал ставить за ним наблюдения…»
Герасимов думал, что защищает Азефа, а на самом деле — подставил его и сам подставился.
Дело в том, что не знать эсеровского партийного деятеля уровня Азефа Доброскок (и уж тем более Герасимов) не мог никак. А значит, они зачем-то особенно хотят отвести от него подозрения… Нервное упоминание о Чернове выглядело уж совсем неубедительно.
В последующих письмах Доброскок называл «провокатором» Василия Леоновича и даже предоставил Бакаю компрометирующий его документ — официальное письмо Герасимову из МВД:
«…Его Превосходительство признал возможным, ввиду оказанных услуг по арестованию в пределах Финляндии некоторых членов Северного боевого летучего отряда, назначить Вашему сотруднику Василию Леоновичу денежную награду в сумме 1500 рублей».
Грубая работа! Понятно, как реагировал на все это Бурцев.
Надо сказать, что Бакай до определенного времени не понимал смысла игры, не знал, кого они с Бурцевым ищут, — вообще не знал, что идет охота за уликами против конкретного человека.
Но через некоторое время Бурцев, как бы между делом, попросил Бакая рассказать, что он в департаменте слышал о видных деятелях ПСР — Чернове, Натансоне, Азефе…
О каждом Бакай что-то сказал. А вот об Азефе, по его словам, в департаменте никогда не упоминали. Бакай, конечно, помнил, что его имя фигурировало в письме Доброскоку, которое он недавно написал под диктовку Бурцева. Но что это за человек, он знать не знал.
Бурцев пояснил, что Азеф — глава Боевой организации.
Бакай решил, что его собеседник шутит «или, может быть, конспирирует». «Мне не знать главу Боевой организации — это значит все равно, что не знать фамилии директора департамента».
Тогда Бурцев прямо сказал: Азеф — именно тот человек, которого «я уже год обвиняю в том, что главный агент-провокатор среди социалистов-революционеров».
«Тогда Бакай оживился и сказал мне:
— Да вы бы давно это сказали! Если Азеф видный с.-p., да еще глава Боевой организации, действующий много лет подряд, близкий человек для Чернова, Гершуни и Натансона, и у нас о нем не разговаривают и его не разыскивают — значит, он наш сотрудник!»
Бакай по-прежнему говорил о Департаменте полиции: «мы», «наш»…
Бурцев и Бакай теперь собирали улики сообща. Бывшие начальники и сослуживцы Азефа делали ошибку за ошибкой и невольно его выдавали.
Бакай навестил жившего в Париже Ратаева. Между делом завел разговор о том, что Бурцев-де готовит департаменту страшный удар — хочет разоблачить «вашего главного эсеровского агента — Азефа». «Никакого Азефа я не знаю», — смущенно ответил Ратаев. Потом Бакай завел речь о тяжелом положении, в котором оказалась жена Азефа. «Так неужели Бурцев и жену Азефа обвиняет в провокации?» — спросил Ратаев, выдав тем свое знакомство с носителем этой фамилии.
