В очередной раз загнав оппозицию в угол и почувствовав себя на коне, «великий кормчий» захотел дать последний и решительный бой «ревизионисту» Хрущеву, который, как он считал, беспрерывно поднимал «волны грязи и лжи»121. Это нашло отражение в решениях китайского Политбюро и новых письмах в адрес ЦК КПСС122.
Дэн не замедлил оправдать доверие. 5 июля 1963 года, выполняя поручение Мао, он снова — и как оказалось, в последний раз — приехал в Москву. В делегацию из семи человек, которую он возглавлял, входили те же Пэн Чжэнь, Ян Шанкунь и Кан Шэн. А их главными противниками по-прежнему являлись Суслов, Пономарев и Андропов. «Странные», по выражению очевидца, переговоры, которые «даже трудно было назвать переговорами»123, напоминали диалог глухих. Дебаты проходили в только что выстроенном Доме приемов ЦК КПСС на Воробьевском шоссе, напротив Лужников. Здесь в течение пятнадцати дней состоялось 11 заседаний, на которых противники, сменяя друг друга, выступали с долгими и «тягучими»124 декларативными заявлениями, уже и не преследуя цель нормализовать отношения. Обе стороны просто расставляли точки над «i», подводя окончательные итоги и критикуя оппонента «вразнос», чтобы вынудить его первым порвать отношения. Ответственность за разрыв никто на себя брать не хотел.
Накануне и во время переговоров в обеих странах шли истеричные кампании в печати и на радио. 14 июня китайские граждане, а через месяц — советские впервые узнали о глубоких идеологических разногласиях двух «братских» партий и стран. 27 июня из СССР были высланы три дипломата и двое других китайских граждан, распространявших среди советских людей материалы КПК, порочившие КПСС. В Китае они были приняты как герои.
Параллельно с советско-китайскими переговорами в Москве проводились и советско-американо-британские встречи по поводу заключения договора об отказе от проведения ядерных испытаний в атмосфере, космическом пространстве и под водой. Это китайцы расценивали как откровенный антикитайский трюк Кремля; у них еще не было атомной бомбы, и отказываться от испытаний они, разумеется, не собирались. И потому полагали, что Хрущев их в очередной раз продает ради сближения с империалистами[73].
Все это, конечно, не могло не сказаться на атмосфере переговоров. Война нервов была изматывающей. Китайцы подозревали, что за ними все время следят, их прослушивают и даже специально плохо кормят. Как-то после обеда по дороге на дачу Пэн Чжэнь, уверенный в том, что выделенная им машина снабжена микрофонами, стал громко возмущаться качеством пищи, после чего питание, кстати, действительно улучшилось125.
Дэн на переговорах выступал дважды: на втором заседании 8 июля и на четвертом 12-го. В первый раз его выступление (с переводом) заняло пять часов, во второй — четыре. С краткой заключительной речью он выступил и на последнем заседании, 20 июля. В остальное время отмалчивался, лишь изредка бросая какую-нибудь колкость или остроту.
В первом выступлении Дэн в хронологической последовательности изложил историю конфликта, начиная с XX съезда КПСС. Он обвинил своих оппонентов в «отступлении от марксизма-ленинизма» в вопросах войны и мира, в проведении великодержавной и авантюристической политики во время польского кризиса 1956 года и капитулянтской — во время венгерских событий, в «очернении» Сталина, в попытках поставить Китай под свой военный контроль, нападках на внутреннюю и внешнюю политику КНР, в сворачивании помощи китайскому народу в военном и мирном экономическом строительстве, а также в заискивании перед американским империализмом. При этом он напомнил и о беспардонных высказываниях Хрущева в адрес Компартии Китая и лично Мао.
Ничего нового Дэн, собственно, не сказал. Речь носила безапелляционный и обвинительный характер, не оставляя советской стороне ни малейшего шанса на компромисс. Тем более что в заключение он повторил старый тезис о том, что именно Хрущев раскрыл перед деятелями международного коммунистического движения межпартийные разногласия KПCC и КПК — имелось в виду поведение Никиты Сергеевича на съезде румынской компартии в Бухаресте в конце июня 1960 года. «К счастью, на бухарестскую встречу поехал тов[арищ] Пэн Чжэнь, — сострил Дэн. — У него вес примерно 80 килограммов, поэтому он выдержал; если бы я поехал, а у меня вес только 50 с лишним килограммов, то я бы не выдержал». На это Пономарев справедливо возразил: «А тов[арищ] Гришин (председатель ВЦСПС, участвовавший в Пекинской сессии Генерального совета Всемирной федерации профсоюзов в начале июня 1960 года, во время которой именно Дэн первым придал разногласия гласности. — А. П.) весит 70 кг. Ведь это началось до Бухареста, в Пекине. Это же начало и причина Бухарестского Совещания».
Но Дэн не стал вдаваться в детали. «Я Вас понял», — отрезал он126.
На все обвинения Дэна ответил Суслов. Сделал он это через день, 10 июля, акцентировав внимание на той колоссальной помощи, которую СССР оказал КНР в 1950-е годы. Дэн, выслушав, спросил: «Может быть, завтра денек отдохнем?» Было заметно, что монотонный Суслов, тоже выступавший пять часов, утомил его.
Двенадцатого июля Дэн с новыми силами вновь подверг КПСС критике — на этот раз за «нереволюционную» линию в национально-освободительном движении стран Азии, Африки и Латинской Америки. На следующий день ему ответил Пономарев, потом, через день, выступил Пэн Чжэнь, затем, еще через день, — Андропов и, наконец, 19 июля — Кан Шэн. Последний зачитал заготовленный еще в Пекине текст о том, какой «хороший» был товарищ Сталин и как «неправильно» поступал Хрущев, неоднократно называя того «убийцей», «уголовником», «бандитом», «игроком», «деспотом типа Ивана Грозного», «самым большим диктатором в истории России», «дураком», «говном» и «идиотом». Все эти слова и выражения китайцы выудили из речей Хрущева127.
Суслов заявил решительный протест «против извращений, фальсификаций и клеветы в отношении руководства нашей партии и тов[арища] Хрущева Н. С, против нашей партии и решений ее съездов»128. Но Дэн, Кан и другие китайцы и ухом не повели. «Тов[арищ] Суслов выразил какой-то протест», — холодно заметил Дэн и предложил прервать заседания — до новых встреч129. Посовещавшись с Хрущевым, Суслов на следующий день, 20-го, ответил согласием, и Дэн, следуя приказу Мао, пригласил делегацию КПСС с ответным визитом в Пекин, заметив, что о дате можно будет договориться отдельно. «Наша настоящая встреча служит хорошим началом, — заключил он. — …Необходимо продолжить наши встречи»130. Ни Суслов, ни Дэн, однако, уже не верили, что когда-нибудь вновь встретятся.
После этого в Кремле состоялся прощальный банкет, на который пришел и Хрущев. Он поднял бокал за то, чтобы в будущем ликвидировать все разногласия, но слова его звучали пустой формальностью. Дэн тоже говорил о стремлении к солидарности и дружбе, но равным образом лицемерил.
В тот же вечер Дэн вместе с товарищами улетел из Москвы. Мао настаивал, чтобы они ехали поездом, опасаясь, что русские взорвут самолет. Но Дэн бесстрашно ответил: «Нет, мы полетим». И в 22.00 воздушный корабль унес его навсегда из столицы «мирового ревизионизма»131.
