В конце концов я узнал об этой истории. Она была не так уж необычна. Я мог себе представить пуританина-деда, сурового и непреклонного. Молитвы три раза в день, никакого смеха, никакой любви, никакой нежности. Дейзи и ее мать считались грешницами. Ее мать — потому что ослушалась законов Господа, а Дейзи — потому что, по мнению деда, грехи родителей должны пасть на детей, и ребенок, рожденный в грехе, сам уже является грешником. Я понял ее непреклонную решимость и ее горячность. Она страстно ненавидела их. Ей было отвратительно все, что проповедовал ее дед. Это его теория, по которой быть несчастным означало быть хорошим, а смеяться и радоваться жизни считалось грехом.
Она рассказала мне, что ждет момента и все время готовится. Дейзи понимала, что в то время была еще слишком молода, но скоро все должно было измениться.
Она хотела точно все распланировать, нельзя второпях наделать глупых ошибок.
История ее матери была достаточно тривиальна. Ее соблазнил, и затем покинул любовник. В результате родилась Дейзи. Грешница не заслуживала сочувствия и сострадания. «Они бы выгнали ее из дома, — говорила Дейзи, — но дед старый лицемер, понял, что он получит большее удовольствие, устраивая спектакли прощения грешницы. Они убили маму. Я их ненавижу. И никогда не прощу».
Дейзи было пять лет от роду, когда умерла ее мать. Она рассказывала мне: «Мама не могла больше этого выносить. Она часто болела. Ее кашель пугал меня. Однажды вечером, когда шел снег и дул сильный ветер, она вышла из дома и пошла к болотам. В одной только тонкой кофточке и юбке. И пробыла там почти всю ночь. А когда вернулась домой, очень заболела. Через несколько дней она умерла. Ей выпало больше страданий, чем она могла вынести». Дейзи была в ярости. «Я ненавижу их, — твердила она, — и никогда не буду бедной. Я стану богатой и знаменитой и буду смеяться всю жизнь. Я уеду отсюда и никогда, никогда их больше не увижу!»
— Она редко рассказывала мне о своем детстве, — сказала я. — Я чувствовала, что ей это неприятно. Теперь я понимаю, почему. Она, должно быть, была очень несчастлива.
— Любая девушка на ее месте была бы несчастлива. Любая, но не Дейзи. Она как бы излучала радость жизни. Ничто не могло ее омрачить. Я был зачарован ею. Она заставила меня решиться. Я знал, что я должен делать. В это время продавался Менингарт. И очень дешево. Даже я мог позволить себе купить его. И я решил обосноваться здесь. Чтобы быть рядом с ней. Она часто приходила сюда, разжигала камин и устраивалась рядышком, обхватив колени руками. Я знаю, что в то время я многое значил для нее. Именно ко мне она приходила, когда хотела поговорить. Я знал о ее планах и мечтах, которые всегда оставались неизменными — убежать и никогда больше сюда не возвращаться. Я не хотел верить, что она уедет отсюда. Мне казалось, наши отношения будут длиться вечно, и со временем она насовсем переберется в Менингарт. Я думал, она просто мечтательница — такая, каким был я сам. Но Дейзи жила в мире, где мечты должны были становиться реальностью. Она выбрала для себя имя Дейзи Рей. На самом деле она была Дейзи Рейнер. Это была ненавистная фамилия ее деда. «А Дейзи Рей, — говорила она, — это как раз то, что нужно для актрисы».
Она, бывало, часто размышляла о том, кто был ее отец. Она была уверена, что он был не из простых, а знатный и богатый, как Тримастоны. «Он был очень молод, — говорила она, — и боялся своих родителей.»
Она рисовала его в своем воображении. Говорила, что он хотел жениться на ее маме. Он не знал, что у нее будет ребенок. И родители отослали его далеко — за границу, а когда он вернулся, было уже слишком поздно.
— И все же, какая несчастная была у нее жизнь, — сказала я.
— Нет. Я уже говорил вам, Дейзи не могла быть несчастной. Это просто не было ей свойственно. Она никогда не теряла надежды Я в жизни не встречал такого веселого человека. Она все время танцевала. Я ее прозвал «Танцующей девой». Я уже говорил, что иногда почти верил, что она одна из тех оживших каменных дев. Ее это забавляло. Бывало, она говорила: «А вот и твоя танцующая дева». Мы обсуждали, что я буду дальше делать. Я должен был стать великим музыкантом или скульптором. Я сделал статую с нее. И назвал ее «Танцующая дева». Она довольно удачная. Я вам ее покажу. Это лучшее из того, что я сделал. Я что-то уловил в ней… и в таинственной притягательности этих камней. Мне даже предлагали за нее довольно крупную сумму денег. Но я не мог с ней расстаться. Она так много значила для меня. Особенно, когда я понял, что Дейзи уедет. Мне казалось, что эта статуя — частичка ее самой. В каком-то смысле эта работа была символом. Она могла бы стать началом моей карьеры. Дейзи мне потом сказала, что я дурак. Но я ничего не мог поделать. Такой уж я был. Я не мог расстаться с Танцующей девой.
— Я понимаю, — сказала я. — Я теперь многое понимаю.
— Благодаря ей я лучше осознал самого себя. Чем дольше я был с ней, тем яснее я понимал, чего мне не хватало. Я не хотел окунаться в этот мир и сражаться за свое место в нем. Мне хотелось простой тихой жизни — такой, какую я вел здесь. Дейзи знала об этом.
— Ей было пятнадцать лет, когда она сообщила мне, что почти готова. «Время пришло, — сказала она. — Нельзя больше откладывать». Можете себе представить мое смятение. Несмотря на ее настойчивость, я втайне старался убедить себя, что ее решение — это всего лишь мечты. Я судил о ней по себе, и это было большой ошибкой. За это время мы стали очень близкими друзьями. Она доверяла мне больше, чем кому-либо. Наши встречи много значили для нас обоих. Мысль о том, что я могу ее потерять, была для меня невыносима.
Я просил ее выйти за меня замуж. «Как я могу согласиться? — ответила она. — Ведь это означало бы, что я останусь в этой глуши до конца дней. Мы будем жить в бедности здесь, так близко от них! Нет, я буду танцевать. Я стану актрисой». Тогда я подумал, не поехать ли мне вместе с ней. Она покачала головой. Сказала, что хотя наша дружба много для нее значит, но мы слишком разные люди. У меня нет такой веры и убежденности, как у нее. Мы не созданы друг для друга. Я знал, что она права. Но все равно спорил, пытался убедить. Я сказал, неужели она думает, что она одна такая — деревенская девчонка, мечтающая о блестящей карьере актрисы? Она ответила, что, конечно, нет. Отдает ли она себе отчет в том, сколько таких как она кончают тем, что попадают в ужаснейшие ситуации, много хуже тех, от которых они бежали? «Но я добьюсь того, чего хочу!» — сказала она. Она верила в это, и когда я взглянул на нее, тоже поверил.
День, когда она уехала, был самым несчастным в моей жизни… Я попрощался с ней. «Обещай, — сказал я ей, — если у тебя не получится, ты вернешься ко мне». Но она даже не могла допустить, что у нее что-то не получится. Она сказала, как это прекрасно, что мы встретились, что она любит меня, но мы разные люди. Она была бы мне только обузой, потому что не способна жить здесь, разводить кур и ездить на двуколке в магазин за продуктами. А я только мешал бы ее карьере там. «Мы должны взглянуть правде в лицо. Мы не подходим друг другу. Но мы навсегда останемся добрыми друзьями».
Она назвалась Дейзи Тримастон, по фамилии этих богатых людей, а Дейзи Рей было ее сценическим именем. Потом кто-то посоветовал ей изменить его на Дезире. Дезире, — повторил он. — Она сделала то, что решила сделать. В ней был задор, решительность и талант. И она добилась успеха.
