Навстречу солнцу, ветру и морской прохладе
Это лето выдалось особенно жарким, но туристов не становилось меньше. Они каждый день проходили мимо окон приветливо улыбающегося старика, посылавшего особо понравившимся посетителям воздушные поцелуи. Праздником для него были дни, когда его выносили на улицу посидеть у дома. Подагра делала свое дело, он все более становился неподвижным. Только слушались руки, которые за долгие годы врачевания не поддались Недугу, постепенно забирающему тело. Особенно странно он выглядел в зной. Укутанный в одеяло, с замысловатым чепчиком на голове старик производил впечатление человека, на котором сходились миры — реальный и какой-то таинственный, загадочный. Каждый из них хотелось приоткрыть и в каждый заглянуть. Иногда он даже брал в руки гармошку. Не успевал приложить ее к губам, как уже сами собой начинали звучать привычные для него, но забытые историей звуки. Они напоминали марши второй мировой, но звучали так по-мирному, мелодично, что всегда привлекали прохожих и туристов. За годы недуга у него сложился круг почитателей его таланта во главе с вечно голодной кошкой Расой и задиристым вороном по кличке Барон, на которую он откликался с неизменным почтением. По тем монеткам, которые иногда бросали ему туристы за мастерское исполнение забытых военных хитов, он изучал географию. Когда же вместо привычных марок, пфеннигов к его ногам упал незнакомый евро, он понял, что в мире что-то произошло, он стал другим и его время окончательно ушло в вечность.
«Следующая станция Лиелупе, — прозвучал голос машиниста. — Будьте внимательны при выходе на перрон». Гедрюс всматривался в знакомый с детства пейзаж, который сначала медленно проплывал за окнами вагона, а затем, все ускоряясь, превращался в стремящуюся вперед и вперед зелено-голубую ленту. Он не мог ответить себе на постоянно задаваемый в последние дни вопрос: зачем нужна ему была эта поездка? В его жизни все начинало складываться нормально. После долгих мытарств он наконец-таки получил работу в серьезной компании. Конечно же, она далеко не соответствовала его интеллекту, возможностям, но и это уже было что-то после стольких лет неопределенности, потерь, жизненных перипетий. Дайва тоже потихоньку начинала входить в его жизнь. Их отношения нельзя было назвать совсем близкими. Она могла бы стать хорошей хозяйкой в их доме, досмотреть его детей. Возможно, она даже его любила. У него же были к ней ровные, без напряга и претензий на душевную близость отношения мужчины, которому просто нужна была женщина. Гедрюс чувствовал, что грань между ровными и обязательными уже начинала медленно смещаться в сторону последних. Это состояние тяготило его. Видимо поэтому он стал подольше задерживаться на работе, принимать предложения знакомых провести время в их компании. В его жизни стали появляться женщины. Он понимал, что еще немного, и он просто пойдет по рукам, отчего частенько возникало чувство отвращения к самому себе. И вот теперь эта неожиданная встреча. Гедрюс осознавал, что ему именно сейчас не нужны были еще какие-то отношения с женщиной, а тем более приехавшей на отдых, для которой связь с ним могла стать не более чем курортной интрижкой. Гедрюс тут же отогнал эту мысль: она была слишком далека от образа легкомысленной разбитной бабенки, ее вид подчеркивал скорее обратное. Уверенность, самодостаточность были во всем — во взгляде, в гордой осанке, в движениях, манере говорить, общаться. Гедрюс понимал, что на подсознательном уровне с ним что-то происходит, но оценить свое состояние еще не мог или не хотел. Скорее всего, он боялся признаться в том, что эта встреча тронула его душу. Он всеми фибрами ощущал очень сильное женское начало, которое завлекало в свой плен. Для него это было давно забытое чувство, отчего все сложнее становилось управлять разумом. Нахлынувшие вдруг эмоции предвещали, скорее всего, безрассудство. И, тем не менее, они волновали, радовали, хотя и создавали ощущение тревоги, бросая его, неисправимого циника, в стихию неизвестности.
Старик, преодолевая дрему, поглядывал в сторону залива. Затем погружался в старческий сон и, движимый внутренними импульсами, вновь возвращался в реальность. Анна… Он интуитивно чувствовал, что она уже должна быть где-то здесь. Ведь наступил конец июля, ее время, когда она выходила из дюн в лучах играющего солнца, соединяя здесь, в этом месте, энергетику земли, тепло песчаного берега с золотом расходящихся солнечных нитей. Играя, переливаясь в этих энергетических сплетениях, Анна казалась неземной, легкой, воздушной. К ней хотелось, но нельзя было прикоснуться из-за боязни, что она может слиться с этими лучами, этим светом и уйти навсегда.
Зазывной шепот то набегающей, то вновь уходящей в глубины стихии волны уносил старика в свой особый мир. Это был мир то наплывающих воспоминаний, то иллюзий. Он видел себя в прошлом, в далеких мечтах, планах, видел молодым и по-прежнему красивым. К нему вдруг приходило ощущение того, что впереди еще так много надежд и каких-то манящих тайн. Возможно, он просто заглядывал в мир своей будущей жизни, куда судьба уже совсем скоро должна была перенести его после физического ухода. Она как бы успокаивала старика, давая понять, что все то, что так безжалостно отняла у него в этой жизни, обязательно возвратит ему в иной, и по-особому, светлой. Его страсть, его отнятая обстоятельствами любовь… Его Анна… Он уже не мог определить грань между тем, что долгие годы было в его памяти, и тем, что присутствовало в его воображении. Только музыка, созданная чувствами, идущими из глубин подсознания, проводила черту между миром воспоминаний, который давно стал его реальностью, тоской по утраченному, и тем, что рождали его фантазии. Эти чувства наполняли смыслом теперешнюю жизнь. Особенно это волнующее душу ожидание уже совсем скоро увидеть Анну. Вместе с ее появлением именно в этом месте и в это время года к нему возвращалась из далекого прошлого его Анна, выходящая из дюн в играющих лучах июльского солнца навстречу его любви. Его душа открывала путь для так знакомых и с годами не забытых чувств. Он, как и много лет назад, совершенно реально ощущал прикосновение ее прохладного тела. Он помнил свои ладони, скользящие по бархатистой коже и собиравшие стекающие с золотистых волос ручейки задержавшейся соленой волны, помнил, как сухими губами касался ее глаз, нежного лица, шеи, заглатывал соски упругой груди. Он утопал в ее страсти, соединяясь с глубинными тайнами души и уютным шелком ее тела, сливающегося с золотом песчаного ложа.
Его приняли сдержанно дружелюбно. И это задевало Гедрюса. Он ничего не понимал. Столько женщин искало его расположения. «Что надо было этой особе? Еще раз доказать себе, что она все еще хороша, привлекательна, нравится мужчинам, обращает на себя их внимание? Или же это способ самоутверждения? Но зачем? У нее все это есть», — рассуждал он, делая вид, что слушает Анну. Она была хороша. В лучах уходящего солнца ее тело отливало бронзой, золотистые волосы играли переливами на легком ветру, посылаемом набегавшей волной. Гедрюс целый день жил предстоящей встречей. Эти эмоции… Они будоражили его воображение, мешали, радовали, вызывали гнев. Она понимала, что нравится, но вела себя так, будто ничего не замечает. Его приводило в бешенство это состояние. С ним играют, забавляются как с неопытным юнцом? Но это вовсе не походило на насмешку. В глазах читался интерес к тому, что он говорит, думает. Гедрюс невольно поймал себя на мысли, что уже давно ни одной женщине не открывал душу, в этом даже не возникало потребности. Теперь же ему казалось, что он успел рассказать этой незнакомке все, о чем думалось в последние десять лет, о чем переживалось, о каких-то своих чувствах, в которых сам не мог разобраться все эти долгие годы. Ему хотелось говорить об этом именно с ней. Произошло все так неожиданно, как-то само собой, как будто все это было предначертано судьбой. Она все понимала, но вовсе не давала советов, не восхищалась и не осуждала. Да в этом и не было никакой потребности. Он чувствовал, что его понимают, и то, что Анна увидела его как-то по-своему, особенно, льстило.
