Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
Тем не менее панславистская система координат помешала широкой российской публике извлечь уроки из румынского случая. Вместо того чтобы понять, что поворот румын на запад отражал общую закономерность, которой последуют все балканские народы в процессе эмансипации от османского господства, образованные россияне середины XIX столетия предпочитали видеть «предательство» румын как следствие их неславянского происхождения, негативного влияния их развращенных элит и слабости их привязанности к православию. Предполагалось, что российско-болгарские и российско-сербские отношения будут отличаться, поскольку оба эти народа были славянскими, не имели колеблющихся элит и были истинно православными. Однако последствия войны «за освобождение Болгарии» в 1877–1778 годах обманули эти идеалистические ожидания и вызвали сильное разочарование россиян в своих южных «братьях».
Несмотря на сохраняющуюся привычку российских авторов говорить о населении Юго-Восточной Европы в обобщающих категориях религиозной общности, они уделяли все больше внимания видимым и реальным отличиям входивших в эту общность этнических групп и все больше симпатизировали некоторым из них в противовес другим. Повышение внимания к этничности было следствием секуляризации мировоззрения российских элит с конца XVII столетия, что способствовало разведению этнических и религиозных категорий в восприятии «себя» и «другого». Со временем отличия исторического происхождения, языка и национального характера способствовали «открытию» россиянами отдельных народов в составе религиозных сообществ, на которые домодерное мышление разделяло человечество.
Последовательность подобных «открытий» в конце XVIII и первой половине XIX столетия составляла собой кумулятивный процесс. Стереотипы, характеризовавшие восприятие единоверных народов, «открытых» россиянами ранее, обуславливали и описание тех, кто привлек внимание российских авторов позднее. Репрезентации южных славян и румын несли на себе отпечаток сложившихся до того способов описания греков. Одной из наиболее заметных общих черт российского восприятия православных подданных Порты было разделение на «древних» и «новых». Впервые проявившееся в противопоставлении доблестных героев классической древности византийцам и фанариотам это разделение позднее проявилось и в российских описаниях болгар и румын. С сочувствием или осуждением российские авторы противопоставляли мужественных основателей болгарского, валашского или молдавского государств их робким и послушным потомкам, томившимся под османским игом.
Помимо привнесения разделения на «древних» и «новых», российское «открытие» греков повлияло на последующее восприятие южных славян и румын и более прямым способом. Сами эпитеты, используемые российскими авторами для описания греков, – мужество, добродетель, ученость или коварство, невежество или алчность – впоследствии использовались для характеристики сербов, болгар и румын, а также отдельных социальных или региональных подгрупп этих этносов. Эти эпитеты составляли моральную палитру, которая позволяла представить южных славян, в особенности сербов, героями антиосманского сопротивления и жертвами византийских и фанариотских интриг, а также постепенно перевести румын из категории жертв османского и греческого угнетения в категорию неблагодарных предателей России и славянства. Наиболее примечательным аспектом этого упражнения в национальной характерологии была взаимообусловленность коллективных этнических портретов. Моральная двусмысленность, приписываемая российскими авторами грекам и румынам, существовала на фоне славянских добродетелей, и наоборот.
Православная система координат никогда не была полностью вытеснена этническими категориями. В определенных обстоятельствах, таких как канун Крымской войны, ее значимость даже возрастала за счет последних[791]. Во второй половине XIX столетия конфессиональный подход напрямую столкнулся с панславистским, когда мнения российской общественности разделились по вопросу греко-болгарского церковного раскола[792]. Однако в большинстве случав, и в особенности в первой половине XIX столетия, конфессиональные и религиозные категории более или менее мирно сосуществовали в российских репрезентациях османской державы. В этот период «открытия» отдельных подвластных султанам православных народов изменяли российское восприятие этнического состава православной общины Османской империи в целом. В этом смысле «греческий миф» в культуре российских элит последней трети XVIII столетия способствовал секуляризации образа греков и тем самым ослаблял представление о православии как о «греческой вере», что в свою очередь создавало предпосылки для ее переопределения как веры славянской.
«Открытия» отдельных христианских народов, подвластных Порте, следует рассматривать как часть процесса осознания образованными россиянами этнической сложности, скрывавшейся за фасадом ее православной общины Османской империи. Хотя российские авторы и были склонны рассматривать державу султанов как временный военный лагерь в Юго-Восточной Европе, османское присутствие в регионе было достаточно сильным, чтобы определять не только реальные отношения между различными подвластными Османам православными народами, но и российское восприятие этих отношений. В этом смысле русско-турецкая война 1853–1856 годов, развившаяся в борьбу России с коалицией морских держав, стала реальным водоразделом в эволюции российских представлений о православных единоверцах. Начиная с этого момента конфликты России и европейских держав заменили российско-османское противостояние в качестве определяющего фактора российско-греческих, российско-сербских, российско-болгарских и российско-румынских отношений.
Р. А. Фадеев, Н.Я Данилевский, И. С. Аксаков, К. Н. Леонтьев и ряд менее известных авторов, писавших о православных единоверцах в 1860-е и 1870-е годы, делали это сквозь призму отношений России и «Европы», или «романо-германского мира». С этой точки зрения некритическое восприятие западных политических или культурных понятий представителями южнославянской интеллигенции представляло гораздо бóльшую угрозу для мыслимого россиянами всеславянского единства, чем деспотизм османских пашей. Данилевский, Аксаков и особенно Леонтьев даже отмечали консервирующее воздействие османского правления на православных подданных султана, замедлявшее их вестернизацию. Это правда, что риторическая фигура «османского ига» над православными единоверцами сыграла важную роль в истории Восточного кризиса 1875–1878 годов, побудив тысячи россиян отправиться волонтерами на сербо-османскую войну 1876 года и обеспечив спустя год массовую общественную поддержку «войне за освобождение Болгарии». Тем не менее дипломатическое поражение России на Берлинском конгрессе, которое последовало за ее победой на поле боя, послужило напоминанием о том, что в борьбе за влияние над «Турцией в Европе» основным противником России давно была не Порта, а Великобритания и Австро-Венгрия.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
