Книга Безумие - Елена Крюкова

Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 152

Свежий зимний воздух бросился в лицо и обмазал его, облизал пуржистым, озорным ветром. Боланд поймал ветер губами. Расширил легкие. Выдохнул. Гроб внесли в маленький автобус, аккуратно опустили посреди салона. Укрыли красным флагом с тяжелыми золотыми кистями. Люди рассаживались на сиденья, скрипели кожей, молчали. Держали в руках венки, будто чьи-то огромные овальные портреты. Портреты смерти. Ян так и сел в ногах профессора. Теперь уже без страха смотрел на него. Ползал зрачками по его лицу, уже тронутому трупными зелеными, лиловыми пятнами.

Вот как оно все. Вот и косная материя. Все-таки материя, да. Чертова реальность, данная нам в чертовых ощущениях. Но она уже не живет, как жил ты. Все это жалкие утешения про то, что из тела вырастут травы и деревья, выползут жуки и червяки. Я не червяк! Я не жук! Я человек и хочу жить! Вечно? Много захотел, ученик. Я убил тебя, учитель! Ничего, я подожду тебя там.

Лютый мороз побежал по спине, впиваясь в загривок, в лопатки стальными серпами. Ян захотел сбросить пальто. Жар мучил. Пот тек по вискам и капал на мягкий, как женская ладошка, бобровый воротник.

Пожалуйста, отпусти меня. Я ведь все равно сделаю, что хочу.

Ты уже мой. Не отпущу. Готовься! Смотри; и ты будешь такой, как я.

Чтобы заглушить мертвый размеренный голос внутри, Боланд обратился к соседу: а как вам погодка? Или так: хоть и старость свое взяла, а все равно жалко! А может быть, язык сам выводил морозную узорную вязь: мы всегда… все… везде… всюду… будем помнить… и не забудем… никогда… Он не помнил, не знал, что говорил, лишь бы говорить. Человек удивленно глядел на него, на всякий случай кивая, поддакивая.

Первый автобус, где они сидели с гробом, тронулся и медленно, как черепаха, двинулся вперед. За ним другие. За «Икарусом» шли кучкой музыканты. Прижимались друг к другу на холоду плечами, рукавами. Набирали в легкие морозный воздух и весь, до конца, выдували в медные кривые трубки, в пластмассовые мундштуки, и грозные тубы ревели львами, и звонкие трубы вопили, будто их убивают. А скрученные медной улиткой валторны пели женскими грудными голосами, заставляя снова и снова течь неутомимые слезы, сколько же их хранится в человечьих слезных мешочках, в перекрученной спазмами глотке, на дне дырявого медного сердца.

На кладбище приударил мороз. Мужчины вынимали из-за пазухи бутылки. Зубами открывали пробки. Глотали, крякали, хрипели: без закуски. Женщины заботливо вытаскивали из сумочек припасенные пирожки. Вон, вон оно, толстое заплаканное красное лицо Матросовой. Разрумянилась на морозе, ярче фонаря светится. И в сумке шарит; и бумажку разворачивает. А, пирожки! Ее пирожки! Ноздри сами раздулись. Ветер донес мясной, грибной дух. Ветер трепал красное полотнище вдалеке, на кладбищенской избенке, где сидели грелись, считали выручку и выпивали директор кладбища и перепачканные подмерзлой глиной могильщики.

Люба, проталкиваясь сквозь черные рукава, черные воротники, черные сапоги, серые, подшитые кожей валенки и мрачные шубы, подобралась к нему. На ладонях разодранный сверток. Пирожки высовывают загорелые, поджаристые носы.

– Выпейте, Ян Фридрихович. Вам сегодня особенно тяжело.

В другой ее руке торчала откупоренная бутылка «Пшеничной». Ян покорно взял, тяжело и длинно отпил, чинно взял с ладони у Любы пирожок и медленно ел, жевал, всасывая вкусный луковый, мясной сок.

– Да. Мне сегодня и правда хреново. Как никогда.

– Уже яму разрыли.

– Да. Быстро.

– Ну так оплачено же все.

– А перед тем, как опустят… тоже что-то будут говорить?

– Ой, не знаю. Давайте выпьем. Земля пухом.

Люба поднесла бутылку ко рту и сделала крупный, мужской глоток. Давясь, всунула в зубы пирожок. Последний.

Боланд кивнул на кусок пирожка у нее в руке:

– Вот, кормите, кормите всех, а себе-то никогда ничего не оставите.

– Правда? – Удивилась. Глядела повеселевшими глазами, как бутылка блестит на солнце в ее руке. – Знаете, не думаю об этом. Просто живу, как живу.

– Живу как живу, – повторил Ян. – Так ведь это и есть счастье.

– Счастье?

Ее заячья белая шапочка сбилась на затылок. И в больнице белая, и на улице белая. И все тут в черном, а у нее шубка заячья, беленькая. Она тут как Снегурка.

Водка бросилась в голову. Он взял ее за руку.

– А давайте Новый год встретим вместе?

Блестела глазами, нечестиво, посреди кладбища, нахально улыбалась.

Руку из руки не вынимала.

– Ой, спасибо за приглашение… Но не выйдет. Я пообещала.

– Другому пообещала? Или другой?

– Дру… гим.

– Так зовите в свою компанию! Не откажусь! Мне одному… – Все-таки выдавил это. – Страшно.

Она испугалась слова. Выдернула руку.

Потом опять взяла его за руку, сама, и пьяно пожала.

– Я… подумаю. Ой!

Гроб на ремнях могильщики уже подтащили к самому краю ямы, и около массивного чугунного черного креста стоял начальник Горздрава и плачуще, громко что-то выкрикивал, но ветер относил его крики мимо голов и ушей, вдаль. Березы тонкострунно перешептывались заледенелыми ветвями. Солнце быстро падало за кромку леса.

Люди толкались, продвигались вперед и пятились, кучковались и рассеивались, возле гроба происходило странное людское шевеление – так черные пчелы шевелятся и пузырятся на летке, прежде чем влететь в улей или вылететь из него.

Слишком много людей. Слишком много могил. Каждый из нас станет такой вот могилой. Просто – земляным холмом. Зимой его будет заметать снег. Весной его размоют ручьи. А летом, если за ним не ухаживать, не полоть и не подстригать, он в мгновение ока зарастет мощной, радостной травой. И зачем людям могилы? Есть же мудрые народы. Индусы, например. Сжигают покойников. Да ведь и в Европе есть крематории. И у нас – есть. У нас – все есть! Мы – передовая страна! Не угонишься за нами!

Опять бухал барабан, звенели медные тарелки. Утлый оркестришко сыграл похоронный марш Шопена. Музыканты сунули в карманы палочки и мундштуки и подносили руки ко рту, грели их дыханьем и об щеки. Могильщики подхватили гроб на ремни и стали осторожно опускать в яму. Светлая, рыжая холодная глина сияла под последним красным солнцем, как яхонты в раскрытом сундуке скупого рыцаря.

Ян и Люба, держась за руки, протискались ближе к яме. Уже бросили первые комья земли начальники и директора. Перед Яном расступались, давали ему дорогу. Он шел, журавлино переступая долгими ногами, и кружилась голова. Еще бы закуски. Да нет больше пирожков. Он один выпил у Любы из бутылки почти всю водку.

Оказался у края ямы. Чуть не свалился туда. Могильщики работали лопатами. Желтая, оранжевая глина сыпалась с лопат, комья попали ему на начищенные башмаки. Он опять переступил ногами. Мерзли щеки. Мерз нос. Желудок горел. Горели пятки. Грудь продувал насквозь, играючи, вечерний ветер.

Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 152