«Нет, видно, разума у небосвода – то милость от него, а то – невзгода. Что сетовать… о, смертный? Ждать чего от мира и превратностей его?»
(Пер. В. Державина.) Были ли слова Йездигерда о полном подчинении силам судьбы собственным выводом Фирдоуси о том, как лучше справляться с изменчивостью жизни? Один из исследователей персидской литературы Ян Рыпка, основавший Институт востоковедения в Праге, категорически отрицает это. Наоборот, Рыпка рассматривает весь эпос «Шахнаме» как призыв к действию, гимн активной жизни. Неумолимая борьба, непрекращающиеся бои и постоянные восстания, говорил он, являются основой величия Ирана и тем самым воплощают саму суть мысли Фирдоуси, выраженной в «Шахнаме». Далее Рыпка приходит к выводу, что шедевр Фирдоуси – не что иное, как опровержение созерцательности, аскетизма и тому подобных взглядов, которые проповедовали суфийские учителя среди мусульман Центральной Азии при жизни поэта[619].
Нельзя отрицать, что в конце Фирдоуси сказал, будто все было напрасно[620]. И нет никакого луча надежды. «Как они удерживали мир в начале, что они оставили его нам в таком плачевном состоянии?»[621] – задавал вопрос Фирдоуси. Все предпринимаемые действия ни к чему не привели. Ирана больше нет, и его упадок оставил нынешние поколения в крайней нужде[622]. Мрачная картина, но в ней видна защита активной жизни, а не нападки на суфийскую пассивность. Однако реальность была гораздо хуже. Призыв Фирдоуси к активным действиям может поставить героев персидского эпоса в один ряд с героями «Одиссеи» Гомера и «Энеиды» Вергилия, но этот грустный заключительный отрывок связал их с духом «Дон Кихота» Сервантеса.
Приняв это, Дик Дэвис пришел к выводу, что «Шахнаме» (поэма, которая противоречит сама себе[623]) одновременно и призыв к действию, и признание безнадежности этого действия. Эпос Фирдоуси предлагает читателю позиции, противоречия между которыми оказываются неразрешенными. Дэвис попал в самую точку, когда отметил, что «в центре всего действа, из которого и появился „Шахнаме“, – тишина»[624].
Не нанося вреда поэме в целом, это неразрешенное противоречие между героическими действиями и силой судьбы является одним из бесчисленных элементов, которые придают «Шахнаме» такую остроту, величие и глубину. Богатый язык, насыщенный драмой, то искрящийся иронией и юмором, то лиричный и даже лаконичный. По большей части повествование продвигается вперед сильными толчками, стремительно переходя от одной драматической сцены к другой. «Камера» Фирдоуси предлагает нам высокие панорамные виды, острые крупные планы и четкие изображения из самого центра действия. Снова и снова он на мгновение останавливает кадр, чтобы вставить искусный образ, представляющий собой квинтэссенцию поэзии.
Все это позволяет современному читателю почувствовать художественный блеск, психологическую глубину и философскую утонченность, располагающиеся на культурных вершинах Туса, Нишапура, Хорасана и по всей Центральной Азии в Х и в начале XI века. Тысячу лет спустя эти качества шедевра Фирдоуси не менее пленительны, чем во время жизни поэта. Он верно предсказал:
«И по всей стране теперь все громче речи обо мне: Я не умру вовек! Жить буду снова Во всходах мной посеянного слова!»
(Пер. В. Державина.) Глава 8
Расцвет Центральной Азии: династия Саманидов
Около 940 года, когда западноевропейские писатели все еще ориентировались на узкий круг читателей, знавших латинский язык, а большинство китайских авторов писали для государственных деятелей, поэт и певец из Бухары Абу Абдаллах Рудаки так писал о своей роли в обществе:
«Время – конь, а ты – объездчик; мчись отважно на ветру! Время – мяч; стань крепкой клюшкой, чтобы выиграть игру! Музыкант весьма искусен, сила есть в его руках, Но сильней рука поэта, что приучена к перу! Изгони из сердца жадность, ничего не жди от мира, И тотчас безмерно щедрым мир покажется тебе».
(Пер. Г. Плисецкого.) Про перо он писал: