Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Что скажешь? Потому что боялась правды – всю жизнь. Врать не умела. Придумает так, что самой станет смешно. Потому что боялась доставить ему неприятности. Больше всего на свете. Потому что считала его богом… Берегла его семью.
Стыдно было и страшно. И сейчас стыдно и страшно. За Люську.
А вскоре узнала, кто отец будущего ребенка. И тут наступил настоящий кошмар.
Она кричала дочери, что та – идиотка и дура, что «у этого по всему городу дети и жены», что она посадит его, привлечет. Что в дом его никогда не пустит – такую «скотину».
– Он же не человек! – кричала она. – Ты это понимаешь?
Люська усмехалась:
– А ты? Ты родила меня от человека? И где же тот человек? Где? Что же он ни разу не возник в нашей жизни? Ни алиментов, ни черта! Он – человек? Тогда скажи кто. Я пойду и посмотрю ему в глаза!
– Я уеду! – грозилась Мария. – Уеду, и останешься одна! Кто тебе поможет? Он? Да ни одна из его баб от него копейки не видела!
– А ты? – тут же включалась Люська. – Ты от своего много видела? На порог не пустишь? А я здесь прописана! И ребенок мой будет прописан! И еще! Я его люблю, понимаешь! Хотя… Где тебе понять! Ты только больных своих любишь. И еще – кур. Про тебя все понятно. Ты ведь меня… за всю жизнь… Ни разу не обняла! А уедешь… Мне только легче будет!
Мария опустилась на табуретку, закрыла лицо руками и… горько заплакала.
А утром в медпункт прибежала Стеша и сказала, что Доктор помер.
Мария словно окаменела. Быстро оделась, закрыла медпункт и медленно побрела домой.
Впервые в жизни она выпила полстакана водки и легла в кровать. Так пролежала она почти два дня – до самых похорон. В день похорон встала, надела черную кофту и темно-серую юбку, повязала на голову черный платок и пошла к больнице.
На гражданской панихиде было полно народу, и она еле пробралась сквозь толпу. Казалось, весь городок собрался провожать своего Доктора. У гроба, обтянутого красным и черным сатином, стояло два стула – с обеих сторон. На одном сидела Веруня, а на втором – неизвестная женщина с очень прямой спиной и широкой косой, уложенной вокруг красивого и тонкого немолодого лица.
Женщина смотрела на покойника, не отрывая сухих, воспаленных глаз.
– Кто это? – спросила у Стеши Мария.
Та посмотрела на нее, словно на дурочку.
– А ты что, не знаешь? – удивилась она.
Мария мотнула головой и пожала плечами.
– Родня? – неуверенно предположила она.
Стеша вздохнула.
– Ага, родня! Ближе некуда! – Потом снова с удивлением посмотрела на Марию. – А ты что, правда, не знаешь? Это ж баба его! Любовница! Вторая жена, можно сказать!
Мария отшатнулась от Стеши и побледнела.
– Что ты несешь, господи! Какая жена? Ты совсем, старая, спятила?
– Да это ты у нас спятила, – усмехнулась Стеша. – Говорю – любовница. Еще с войны. ППЖ, как тогда говорили. Весь фронт с ним прошла. А он после фронта – в семью! Возвернулся. А она… Замуж не вышла, детей не завела. А спустя четыре года приехала сюда, поближе к нему. И прожила тут всю жизнь. Лишь бы рядом. Жила она на Бельевой, у моря. Комнатка там у нее. Работала на почте, на бандеролях. Хорошая женщина, тихая. Никто про нее ни одного дурного слова.
Мария отшатнулась от Стеши.
– Вранье! И кто все это придумал?
– Ох, ну ты и тетеха! Весь город знал, одна ты только… Придурочная! Он ведь ходил к ней. Раз в неделю ходил. И не скрывал этого!
– А Веруня? – одними губами прошептала Мария. – Веруня знала?
Стеша махнула рукой.
– Да все знали! И мать его, и сеструхи, и дочки. И Веруня твоя – разумеется! Все знали, и все терпели. Друг друга терпели. И что это все? – грустно добавила Стеша. – Может, любовь? А мне такое не ведомо!
Мария не ответила и молча пошла прочь.
Она пришла на берег и села на лавочку. Жизнь прошла! Дурацкая, нелепая, полная страданий и вранья. Он! Бог и кумир! Тот, кого она боготворила всю свою жизнь! Боясь его потревожить. Боясь его подвести. А он! Обычный, заурядный бабник и подлец! Мотался от одной бабы к другой. А все терпели. И все прощали. И он этим пользовался и проживал жизнь во лжи и грехе. А она, Мария, корила и изводила себя – тоже всю свою жизнь!
Она просидела весь день, дотемна. Смотрела на серое море, которое так и не смогла полюбить. Соленые слезы, соленое море… Целое море слез… Никогда – никогда! – ей не было так горько и больно. Никогда она не чувствовала себя такой обманутой и нелепой. Да что толку? Жизнь-то прошла…
И ее так жестоко предали! На следующий день Мария собрала чемодан и, не сказав дочери ни слова, рано утром ушла из дому.
Анатолий Васильевич Ружкин мужественно воспринял новость о беременности Люськи.
– Детки – это ж радость, – тяжело вздыхая, сказал он. – Ты рожай, Люсенька! А там уж… Как-нибудь. Хорошие детки от меня получаются, – вдруг обрадовался он. И гордо добавил: – Красивые!
Про его женщин и детей она, разумеется, все давно знала. «Ну и наплевать», – решила она.
Роды у нее принимал совсем молодой доктор.
– Женщина! – радостно улыбнулся он. – Вот вы и мамочка! Любуйтесь своей красавицей!
Люська любовалась и плакала от счастья. Девочка и вправду была прекрасна!
Впрочем, какой младенец не прекрасен – особенно для матери.
Мария вернулась в родной город и шаталась по нему, чувствуя, как ее накрывает волна тяжелого жара.
«Заболела! – подумала она. – Вот и славно! Уйду сейчас на море и лягу на дно заброшенной рыбацкой лодки. И попрощаюсь со своей дурацкой жизнью… Как удачно все складывается!»
Она торопилась к морю и вышла на свою улицу. У дома своей матери, совсем ветхого и почти разрушенного, остановилась, с минуту подумала и решительно отодвинула кривую калитку, припертую серым булыжником.
Тропка, ведущая к хибаре, заросла густой и жесткой травой, похожей на осоку. Старая вишня и кривой инжир прочно сплели свои ветки, словно боялись расстаться. Колючие заросли шиповника не подпускали к дому, словно стоя на страже, охраняя его от незваных гостей. Но это было напрасно.
Дверца, ведущая в дом, была разбита, покорежена и держалась на честном слове.
Ступеньки, сгнившие и почти проваленные, скрипнули под тяжестью Марииного тела.
На терраске было прохладно – стекла были выбиты и торчали из рам острыми осколками.
На старом кривоногом столе стояли две грязные чашки и блюдце со сколотыми краями. По полу покатились пустые бутылки от портвейна.
Все понятно – в хибарке погуляли бомжи. В комнатке, на диванчике с торчащими клочками желтой свалявшейся ваты, лежали старое верблюжье одеяло и подушка.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
