Лицо доктора Вальтера хмурилось, на лбу появилась глубокая складка, пока он осматривал Амедея.
– Ну что, доктор? – спросила взволнованная Антуанетта, неотступно следившая за доктором.
Вальтер покачал головой.
– На мой взгляд, графиня, – сказал он, – рана смертельная. Я не могу дать вам ни малейшей надежды, впрочем, не хочу высказываться окончательно без хирурга. Пошлите за моим зятем, доктором Стекаром, он отличный хирург, но велите поторопиться.
Со слезами на глазах пошла она приказывать послать за вторым доктором, а затем вернулась к кроватке Амедея, лежавшего без сознания, и не будь слышно по временам свистящего дыхания, его можно было бы считать умершим.
– Бедный мальчик, – прошептала она, целуя лоб и неподвижную руку ребенка. – За что ты осужден страдать, ты – невинная жертва чужого преступления?.. – И рыдания прервали ее.
– Это в порядке вещей, графиня, – и доктор нахмурил брови. – Будем надеяться, что истинный виновник не избежит заслуженного наказания и этот отец-чудовище поразмыслит в тюремном заключении о своем гнусном деянии.
– Хоть он и вполне этого заслуживает, а мне его все-таки жаль, – ответила графиня. – Я знаю, он человек страстный и пылкий, но не злой, и цель этого противоестественного поступка мне непонятна.
Хирург не медлил и вскоре явился. Осмотрев раненого, после короткого совещания с тестем объявил тоже, что рана смертельная, но для облегчения мук несчастного необходимо извлечь из тела пулю.
Со свойственной ей энергией графиня заявила, что сама желает присутствовать и прислуживать докторам. С полным спокойствием поддерживала она раненого и подавала бинты, но лишь только выведенный из оцепенения страшной болью ребенок начинал корчиться и стонать, испуганно смотря на тетку, как бы спрашивая объяснения всех этих мук, мужество ее слабело. И вдруг вскрикнув: «Он умер», она бросилась к Амедею, который, закрыв глаза и полураскрыв губы, упал на подушки.
– Нет, графиня, это только обморок. Он доживет, вероятно, до вечера, – сказал доктор Вальтер, уводя Антуанетту от постели больного. – Но теперь ему нужен полнейший покой, он уснет, это облегчит его страдания и даст спокойную кончину. Вам, графиня, нужно теперь отдохнуть немного, мой зять останется при ребенке, а я пойду к князю и его жене.
Чувствуя, что надо подкрепить свои силы для поддержания близких в тяжелые предстоящие минуты, графиня решила прилечь на диван в кабинете Рауля, но первое, что ей бросилось в глаза, был валявшийся на полу пистолет, который она подняла и бросила в шифоньерку.
«Чтобы как-нибудь не попалось на глаза Раулю это проклятое оружие», – подумала она, ложась и берясь за отяжелевшую голову.
Приход мужа вывел ее из забытья.
Расстроенный и бледный, граф расстегнул мундир и снял галстук.
– Что с тобой, Рудольф? С Валерией случилось что-нибудь? – спросила графиня, вскакивая в испуге.
– Нет, Валерия пришла в себя, и ее первое слово было «Рауль», а потом она спросила о состоянии Амедея. Сестру я оставил на руках мужа, а обоих их под надзором милого Вальтера. Вся эта история мне голову перевернула. Смерть Амедея – простая случайность, но она лишает Рауля спокойствия и решимости. Между тем надо поскорей подавать жалобу на Мейера и арестовать его. Следует, наконец, собрать доказательства этого злодеяния. А вот и отец фон-Роте. Здравствуйте. Примите участие в нашей беседе. Мне говорили, что вы исповедовали эту дрянь? Значит, мне нечего вам рассказывать ужасное, невообразимое насилие над князем и его женой.
Старик тяжело опустился в кресло и дрожащей рукой отер выступивший на лбу пот. Он не ожидал такой ужасной развязки, и сердце его сжималось от мысли о Гуго, к которому он сильно привязался. Очевидно, раздраженная, оскорбленная семья будет с ожесточением его преследовать, а между тем отцу Мартину хотелось попытаться утишить бурю и убедить заинтересованных в этом деле лиц, что лучше всего молчать о скандале.
– Я пришел от покойницы. Марта умерла и даст отчет о своем преступлении Верховному Судье, – медленно начал священник. – Вы правы, граф, я знаю, в чем дело, и хочу знать ваше решение. Князь и его жена теперь неспособны думать о чем-либо, кроме умирающего ребенка, но вы, как их ближайший родственник, как глава дома Маркош, что вы думаете предпринять? Имеете ли вы в виду требовать возвращения похищенного ребенка?
– Еще бы! Конечно, да! Неужели вы полагаете, что я оставлю безнаказанным такое гнусное дело? Сегодня же я подам заявление и жалобу и добьюсь ареста Мейера. Я не дождусь минуты, когда этот негодяй, этот наглец будет уничтожен и запрятан в тюрьму. Его сообщников от наказания избавила смерть, но он расплатится за них. Есть и еще свидетели его преступления. Вы – первый, отец Мартин, так как Марта призналась вам.
Отец Мартин покачал головой.
– Ненависть и алчное желание мстить не делают вам чести как христианину, сын мой, а на мои показания вы напрасно рассчитываете. Во-первых, Марта почти ничего не могла мне сказать, она была так слаба, что умерла тотчас по принятии Святых Тайн, и я не от нее узнал о подмене детей. Сам виновный, Самуил Мейер, сознался мне в этом перед своим крещением, но вам известно, что подобные признания обязывают меня к безусловному молчанию, и никакой закон не может принудить меня объявить на суде то, что я узнал на духу.
Граф вскочил, и глаза его гневно сверкнули.
– Вы это знали уже несколько лет тому назад и молчали о таком поругании всего святого? Негодяй имел дерзость вам сознаться, и вы примирились с этим неслыханным злодеянием? Вы отказываетесь показывать на еврея, вы – христианин и священник? Но все равно, это не помешает мне привлечь негодяя к ответственности, жена моя будет свидетельницей, да найдутся и другие!..
– Довольно, сын мой, и не забывайте – я служитель Бога, который сказал: «Мне отмщение!» – ответил старик, величественно выпрямляясь. – Не вам учить меня моим пастырским обязанностям, которые именно я нарушил бы, проповедуя мщение. Вы слишком возбуждены, граф, и неспособны подчиниться учению Христову, но примите совет беспристрастного друга. Призовите все ваше хладнокровие и, прежде чем принять такое важное решение, взвесьте его последствия. Преследуя банкира, вы обнажите обоюдоострый меч. Не забудьте, что в этом скандальном процессе раскроется и ваше прошлое, все ваши семейные тайны, ваша денежная запутанность и унизительная сделка с Мейером – все обнаружится на потеху европейской публике. Ваше имя, имя князя, память вашего отца, честь Валерии – ничего не спасется от поношения. Не пожалеете ли вы о вашей злобной поспешности, когда на суде вам придется копаться в этой грязи, вновь вытаскивать этот забытый позор и перед всеми открыто сказать: «Я согласился продать свою сестру, чтобы избежать последствий своего беспутства и жениться на любимой девушке!»
При этих спокойных словах Рудольф побледнел и опустился в кресло. Рассудок подсказывал ему, что священник прав и что неминуемо грозившее им разорение, любовь Валерии к Самуилу и многие разные другие обстоятельства нельзя было предать гласности, а банкир, приводя причины, толкнувшие его на преступление, мог действительно запятнать их честь.
