Олень поднял из травы увенчанную рогами голову. Непохоже, чтобы он помнил, что когда-то носил другую. Она вернулась, как музыка, которой так недоставало этому миру, но мелодия звучала слабее, чем раньше.
Эти звуки пронизали его насквозь, они хранили всю его жизнь. Ее платье сплошь покрывала паутина, только нить в руке была золотой. Олень приблизился, и Фея ткнулась лицом в его шею.
Да свершится предначертанное
Цветы и листья, которыми поросла ее карета, служили отличной маскировкой в лесу, здесь же, в стране синих гор и желтой травы, выдавали в ней чужестранку.
Уилл спешился и спрятался за мертвым деревом.
Рядом с каретой стоял олень с необыкновенно раскидистыми рогами. Две лошади, зеленые, как трава вокруг, подбирали с земли желтые соломинки. Человек, снимавший с одной из них упряжь, словно сошел со страниц «Тысячи и одной ночи» – любимой книги Розамунды. Но воспоминания о матери казались теперь Уиллу такой же сказкой.
Фея опустилась в траву рядом с каретой. В сумраке ее зеленое платье стало почти черным, цвета ночи. Открывшая картина поглотила Уилла целиком.
Откуда-то из глубины памяти всплыл тот день, когда Хентцау привел его к ней, и ночь, когда она его отпустила. Все они так устали. Преданные, измученные, потерявшие половину товарищей… Кто «они»? Конечно, выжившие гоилы и Уилл с ними. Джекоб и Лиска тоже были там, среди пленных людей. Все ради него, Уилла. Только сам он совсем забыл, что у него есть брат, и ничего не хотел об этом знать.
Околдованный…
Олень посмотрел в его сторону. Что он видел? Даже Уилл мог различить силуэт Семнадцатого в сумерках умирающего дня. Шестнадцатую он потерял еще несколько часов назад.
Уилл достал из-за пазухи бездонный кисет. Фея встала.
Не смотри на нее, глупец… Так наставлял его тот гоил – кажется, Хентцау? Да, так его звали…
Уилл вытащил арбалет, руки не слушались. «Это все ее колдовство, – шептал металл под пальцами. – Берегись!» Но что, если гоил прав и она навсегда заберет с собой нефрит? Уилл не хотел расставаться с камнем, как ни пугало его самого это признание.
Фея оглянулась. Как она прекрасна!
Олень сделал движение загородить ее собой, но, по взмаху ее руки, гибкие ветви оплели ему ноги. Зверь сопротивлялся, пытаясь разорвать путы рогами.
«Стреляй!» – шептал Уиллу ветер. Он принес с собой знакомый запах больничного коридора. Там, в тихой комнате, лежит недвижная Клара. Как принцесса в башне. Которая умерла, потому что принц задержался в пути.
Стреляй…
– Опусти арбалет, Щенок!
Холод когтей у горла – тоже очень знакомое чувство.
– Или хочешь навсегда остаться мягкокожим? И ради этого ты пожертвуешь священным камнем!
Неррон ударил его в лицо, выбил из рук арбалет и вдруг закричал. Семнадцатый схватил его за плечи. Стеклянное лицо гневно засверкало. Бастард извивался в его объятиях, словно его каменное тело плавилось под серебряными пальцами, а потом упал на колени, как раненый зверь.
Все это время Фея стояла и смотрела на Уилла.
– Стреляй же, чего ты ждешь?
Семнадцатый ткнул ему в грудь арбалетом, его голос дрожал от ужаса. А потом появилась Шестнадцатая. Ее лицо было в пятнах, как старое зеркало. Она подкралась незаметно, но Фея подняла руку, и из тела Шестнадцатой стали пробиваться ветки. Кора закрыла ей рот, в глазах застыл ужас. Она умоляюще протянула руки к Уиллу.
Стреляй…
Но тут в голове зазвучали слова Феи:
– Что они тебе обещали?..
Он удивился слабости и болезненности ее голоса.
Мотыльки вылетали из ее волос и платья. Даже у кучера в восточном костюме пробились крылышки, и Семнадцатый исчез под его полупрозрачным телом, с искаженным в немом крике лицом.
Шестнадцатая прикрылась высохшими, как ветви, руками. Ее взгляд лишал Уилла рассудка, но сердце все еще оставалось нефритовым, и это был дар Феи.
Не смотри на нее, Уилл…
Он натянул тетиву.
– Нет! – В голосе Бастарда слышался металлический лязг.
Мотыльки оставили Шестнадцатую и перекинулась на Уилла.
Черные крылышки окружили его, как дым.
Как в ее снах
Он медлил, совсем как в ее снах. Но даже сны фей не всегда сбываются. Не потому ли она не потрудилась даже спрятаться от него? Нет. Не надо себя обманывать. Это страдания не позволяли ей думать о нем.
