Недавний пожар на бывшей буровой Казанца — тому подтверждение.
Казанец был признан виновным по множеству пунктов: нарушение техники безопасности, приписки, преступная халатность… Он получил три года условно и в тот же день, не прощаясь ни с кем, уехал.
Бурильщики шумно обсуждали это происшествие. Одни считали, что Казанец легко отделался, другие, напротив, утверждали, что хорошего мастера «из-за ерунды» сняли с производства. В бригаде Елисеева всех интересовало мнение мастера, который упорно отмалчивался. Наконец командировали к нему Василия Болото.
Василий вошел и без обиняков спросил:
— Мужики спрашивают: а вы, Георгий Алексеевич, какого мнения насчет… ну, этого… Насчет Казанца. Вы же с ним вроде как… ну… общались.
Елисеев поднял на Болото воспаленные от бессонных ночей глаза.
— Вам что, Василий, заняться нечем? Достоевский вас уже не устраивает — решили устроить «Достоевского» прямо на скважине? Может, нам еще собрание устроить?.. Ну, помните, как в школе: «Суд над Онегиным»…
— У нас не устраивали, — пробурчал Василий, который в школу ходил через пень-колоду, а уроки литературы иг-но-рировал. За что, очевидно, теперь и расплачивается.
— Вот что я вам скажу. — Елисеев понял, что избежать разговоров не удастся. — С Виталием Казанцом я поддерживал ровные отношения. Я не считал правильным собачиться с товарищем по работе. Независимо от того, какое мнение сложилось у меня касательно его морального облика и способа организации труда на своем участке.
— А насчет того, что срок условно?.. — спросил Василий.
— Тьфу ты, я ведь только что ясно вам сказал: я не вмешиваюсь… У меня до черта собственной работы, Василий. Знаете, — доверительным тоном прибавил Елисеев, — я так вымотался за последнее время, что у меня души не хватает даже на собственную жизнь, не то что на чужую. Условно так условно. Черт с ним, с Казанцом. Уехал, говорите? Глаза больше мозолить не будет? Вот и хорошо. И довольно об этом. Такие люди сами себя рано или поздно наказывают…
Он широко зевнул и вдруг заснул, упав прямо на бумаги.
— Понял, — сказал Болото и тихонько вышел.
На следующий день Елисеев как ни в чем не бывало находился уже на вышке. Все шло по плану, и в этом Елисеев усматривал высшую поэзию бытия. Несколько раз ему казалось, что он начал хуже видеть. На пару секунд зрение затуманивалось. Странно. Потому что, в принципе, зрение у Георгия было отличное. Потом он вдруг услышал, как кто-то кричит ему прямо в ухо:
— Георгий Алексеевич, спускайтесь! Спускайтесь с вышки!
— Что-то случилось? — не то спросил, не то подумал Елисеев.
Однако его подтолкнули, и он увидел перед собой лестницу, а далеко впереди — вагончик.
— Идите!.. — кричал голос. — Идите отдыхайте! Все, заработало! Идите выспитесь!
Елисеев ступил на лестницу. Одна ступенька, другая… Впереди все плыло и прыгало. Он стиснул зубы так сильно, что заболели челюсти. «Не упаду же я с вышки, — подумалось ему. — Это, в конце концов, смешно — буровой мастер упал с вышки…»
…Он упал. Но только когда спустился с последней ступеньки. Земля накренилась, и Елисеев потерял сознание.
* * *
Василию Болото пришлось отложить свой отъезд из Междуреченска: Елисеев попал в больницу со странным для рабочего человека диагнозом — «нервное перенапряжение».
«С одной стороны, — рассуждал Болото, — какие у нас могут быть нервы? Нервы — это у тургеневских барышень… С другой — медицина все-таки наука. А Елисеев только по наружности выглядит таким ровным, а в груди у него, может быть, кипят вулканы».
У кого точно кипели вулканы, так это у самого Василия, однако насчет себя он был уверен: перенапряжение нервов ему не грозит. Сейчас буровой мастер из больницы выпишется — и можно будет складывать чемодан. Вещей у Болото было немного, так что уехать он мог в любой момент без долгих сборов. Чем больше километров отделяет его от Маши — тем спокойней на душе.
Елисеев тоже протестовал против своего диагноза, но врач, молодой специалист Марина Вдовина, приказывала ему соблюдать постельный режим. «Я еще поговорю с вашим начальством», — грозилась она.
В первые дни Елисеев просто спал и покорно сносил все уколы и больничную кормежку (усиленное питание). Потом начал протестовать. Его деятельной натуре претило валяться на кровати и пить какао три раза в день.
А тут еще посетители…
Буров, Векавищев и примкнувший к ним Авдеев проникли в больницу во время тихого часа. Вахтер, очевидно, решил, что и для него наступил тихий час — задремал на посту.
— Когда мы ходили на разведку, — шепотом сказал Авдеев своим товарищам, — мы прокрадывались вот так…
Он прошел мимо вахтера на цыпочках… и выронил сверток с апельсинами. Буров прикусил губу, чтобы не расхохотаться. Бывалый фронтовик нимало не смутился. Подобрал апельсины и уставился на вахтера. Тот, словно загипнотизированный взглядом Авдеева, послушно захрапел. Авдеев торжествующе обернулся на своих спутников. Векавищев показал ему большой палец в знак полного одобрения.
Им выпал редкий случай, ни о чем не беспокоясь, подурачиться, словно они были мальчишками…
Елисеев находился в палате один. На тумбочке возле его кровати лежало несколько книг — детектив «По остывшему следу» и еще что-то… Елисеев читал газету и отчаянно зевал.
При виде посетителей он бросил ее на пол и улыбнулся.
— Ну что, больной, — бодро заговорил Буров, подходя к кровати, — как мы сегодня себя чувствуем?
За его спиной Векавищев и Авдеев давились от смеха. Буров положил на одеяло апельсины.
— Витамины, — провозгласил он. — Витамины — путь к выздоровлению. Читал в одной брошюре, пока сидел в приемной родильного дома.
— Григорий Александрович! — взмолился Елисеев. — Заберите меня отсюда. Меня скоро залечат до смерти. Эта молодая докторша, она же на мне эксперименты ставит.
Авдеев засмеялся громче.
Буров вздохнул с мечтательным видом:
— Эх, мне бы вот так на недельку в больницу… Райское житье, Георгий! Лежишь себе, газетки почитываешь, а красивые девушки в белых халатах приносят тебе прямо в постель завтрак, обед и ужин!..
— Ага, и ставят уколы, — жалобно прибавил Елисеев. — И еще кровь берут на анализ.
— А ты что же, боишься анализов крови? — изобразил удивление Авдеев.
— Не боюсь, а терпеть не могу, — ответил Елисеев.
— Саныч, тут койка свободная, — сказал Авдеев. — Можно, я тоже полежу полечусь?
— Дурдом, — сказал Векавищев. — Один на работу рвется, а его лежать заставляют. Другой в больницу просится, а ты его на работу гонишь. Кто ты после этого, Гриша? Тиран и деспот.
— Надо будет сходить к главврачу и попросить для Георгия усиленного питания, — сказал Буров, сам не зная, что задел больное место. — А то они и вправду нашего больного здесь окончательно уморят. Посмотрите только, товарищи, какой он худой.
