Персонажи
В «Венецианском купце» и «Отелло» фигурирует более тридцати четырех персонажей, называемых по именам, а также здесь появляется четверо героев из «Дурака» и парочка из «Бочонка амонтильядо». У большинства имена звучат примерно по-итальянски, а у некоторых они совпадают (например, Грациано присутствует в обеих пьесах Шекспира). Героев, в общем, слишком много, чтобы вставить их всех в один комический роман и не потерять при этом нить повествования, которая и без того уже несколько запуталась, когда я переженил друг на друге три его первоисточника. Более того, раздражает и тот факт, что Шекспир назвал двух компаньонов Антонио Саларино и Саланио. Современный романист так ни за что не поступит – глаз путает похожие имена почти что по привычке. (Этому учат в первый день занятий в школе писателей.) А в «Венецианском купце» они оба выполняют одну и ту же функцию и, похоже, черты характеров у них тоже одинаковые. Я видел одну версию пьесы, в которой к ним добавляется еще и третий персонаж – по имени Соланио; полагаю, только потому, что путаницы у нас и без него было мало. Посему я постарался прикончить одного Сала как можно раньше. Следует, однако, отметить, что Шекспир писал пьесы для того, чтобы их играли, а не читали, а потому каждый Сал бы все равно отличался исполняющим его роль актером, и одинаково звучащие имена для театра никакой загвоздки бы не представили.
«Купца» и «Отелло» я выбрал потому, очевидно, что и там и там действие происходит в Венеции. В самом начале я их препарировал, дабы посмотреть, какие части можно потом заново сшить воедино, чтобы получилось то чудовище, которому впоследствии суждено будет стать «Венецианским аспидом». И уже тогда я начал подмечать, что персонажи каждой пьесы выполняют одинаковые функции. Хотя в историю вопроса я не углублялся, у меня возникло подозрение, что писались эти роли для одних и тех же актеров. Порция и Дездемона, очевидно, одинаковы – умны и красивы, судя по тем описаниям, что им дают другие действующие лица, обе высокородны, у обеих строгий отец (у Порции, однако, покойный). Бассанио и Кассио тоже могли бы оказаться одним человеком, равно как Родриго и Грациано, Ланчелот Гоббо и Простофиля[339]в «Отелло», хотя у Ланчелота роль намного больше. Венецианский дож появляется в обеих пьесах, равно как и члены совета; Шайлок и Отелло, сильно отличаясь друг от друга нравом, в то же время оба – чужаки в венецианском обществе. Яго и Антонио – противники этих чужаков. Эмилия и Нерисса – служанки своих хозяек, и хотя Нерисса скорее «компаньонка», а не горничная, функции у них похожи: Эмилия помогает запуститься механизму трагедии в «Отелло», Нерисса – комедии в «Купце». Обе они с жадностью выслушивают беды и замыслы своих хозяек, главных героинь.
Джессика[340]в «Купце» и Бьянка в «Отелло» – более-менее девчонки «из-за железной дороги», из сомнительных районов города, и обе верны в своей любви к их соответственным избранникам. Где было можно, я сливал каких-то персонажей воедино или вообще их устранял. Так Карман становится Ланчелотом Гоббо, слугой Шайлока. Мстительный Монтрезор из «Бочонка амонтильядо» становится Брабанцио, а Карман также обращается в хвастливого паяца По – Фортунато: оба они носят клички, данные им дожем. Свиту Антонио можно было бы и сократить немного, но мне показалось справедливым оставить среди действующих лиц достаточно «краснорубашечников», чтобы удовлетворить аппетиты Вив.
Хор присутствует в нескольких пьесах Шекспира, заметнее прочего – в «Генрихе V» и «Ромео и Джульетте», где обоим этим присутствиям достаются некоторые лучшие реплики и мои любимые монологи, хотя и сами пьесы весьма поэтичны целиком. В других пьесах (на ум сразу приходит «Перикл», одна из менее известных пьес Шекспира) автор использует в качестве рассказчиков на сцене поименованных героев. Но ни в «Отелло», ни в «Венецианском купце» Хора нет. Мне же нравится голос поэта на сцене – как он ходит, описывает действие и вроде бы невидим для прочих персонажей; вот мне и показалось, что забавно будет немножко подсветить его прожектором. «Отелло» более-менее целиком излагается Яго, который огромное количество времени занят тем, что произносит монологи – рассказывает зрителям, какую еще злобную срань он затевает, – поэтому мне только вот теперь, когда рассказ окончен, пришло в голову, что нужно было заставить его обвинить Хор в том, что тот спит с Эмилией.
Нравы
Давайте я сразу проясню здесь, что, говоря о «нравах», я в первую очередь имею в виду расизм и антисемитизм. Если опираться на критику «Венецианского купца» и критику этой критики, представляется, что где-то под конец ХХ века академики постановили считать «Венецианского купца» не антисемитской пьесой, а пьесой с персонажами-антисемитами. «Следует рассматривать ее в контексте того времени, когда она писалась», – говорят нам. После Гамлета Шайлок, вероятно, – самый проанализированный Шекспиров герой. Он красноречив, хотя говорит в тональности и манере, отличных от таковых у всех остальных в пьесе, а также алчен и клиширован ровно так, как выписана его роль; но кроме того, он еще и продукт сильного угнетения и предубеждений, и свою жажду мести обосновывает весьма убедительно.
Действие пьесы разворачивается в то же время, когда она была написана (мы это знаем из того, что по тексту ее одно торговое судно Антонио возвращается из Мексики, стало быть, это происходит уже после 1492 года), вскоре после начала Инквизиции (также 1492-й), когда Фердинанд и Изабелла изгнали евреев из Испании. Их примеру последовали и многие другие европейские страны. Венеция, однако, как государство Инквизиции, не поддалось, и хотя евреев в городе преследовали, но – гораздо меньше, нежели в других католических странах. В этом проявлялась еще одна разновидность сопротивления венецианцев господству церкви – как и их предприимчивость в крестовых походах. В Венецию бежали евреи из Испании, Франции и других районов Италии. Именно поэтому, быть может, Шайлок разговаривает странно и, согласно Порции, цитирующей закон, считается «чужаком». В пьесе не сказано, что он откуда-то приехал в Венецию. Шекспир мог знать о его статусе беженца, а мог и не знать.
Полагаю, следует также отметить, что в шекспировской Англии антисемитизм в театре применялся на потеху толпе – начиная с пьесы Кристофера Марлоу «Мальтийский жид»[341](1590), где ненависть к евреям выражена недвусмысленно: там персонаж Варавва служит более-менее образцом клишированного трусливого стяжателя и мерзавца. (В английской литературе этот образ отыскивается даже у Диккенса – Фейджин в «Оливере Твисте» постоянно называется «жидом».) Через несколько лет после того, как «Мальтийский жид» появился в 1594 году на театральных подмостках, королевский врач и еврей Родриго Лопес был судим и обезглавлен королевой Елизаветой за то, что замышлял ее убить. Елизавета была очень популярным монархом (что происходило, считайте, по умолчанию – она не очень церемонилась с теми, кому не нравилась, и рубила им головы без разбору), поэтому театральная публика счастлива была получить новую толику антисемитизма и в «Венецианском купце». По сравнению с Вараввой Шайлок, как говорится, – менш. (Шекспир не сколько задавал моду, сколько следовал ей. Его «Король Лир» написан по мотивам «Короля Леира», другой пьесы другого драматурга, сочиненной четырьмя годами ранее. Этот труд его стал бессмертным не потому, что Шекспир был силен в перипетиях сюжета, а потому, что он был силен в языке.)
