– Я помню, – мягко сказала Энни. – Но в действительности Майкл ни в чем не признался. Для суда это все несущественно.
На время они погрузились в молчание.
– Им всем есть что терять, Джимми, – сказала Оливия, видя, как он мучается.
– Послушайте, – вставила Энни, – давайте не будем заранее впадать в отчаяние. Ведь никто не сказал, что не верит нам. Просто они не могут просить полицию Род-Айленда арестовать Майкла, не имея веских оснований. – Помолчав, она продолжала: – Когда девятнадцать лет назад разбился тот вертолет, официальное расследование пришло к заключению, что причина аварии – несчастный случай.
22
Прошла неделя. Оливию выпустили из больницы, она вернулась на улицу Эрнста Алларда, и Джим остался у нее. Энни наконец согласилась вернуться в Англию, где ее ждал потрясенный до глубины души Эдвард.
Брюссельской полиции не удалось задержать человека в черном кожаном пиджаке, его не нашли ни в Европе, ни в Соединенных Штатах. Никто не думал, что его когда-либо удастся поймать, если только он не повторит своей попытки. Это было маловероятно, потому что теперь слишком многим людям были известны факты. Убивать Оливию не было никакого смысла.
Джим много раз пытался связаться с Питером, Луизой или хотя бы Дейзи, но, куда бы он ни звонил, их неизменно не оказывалось дома. Правда, Кэри он нашел с первой попытки, и она тоже считала, что все их разговоры в библиотеке ни черта не будут стоить, если Ариасы начнут врать все как один.
– Они сплотили ряды, – как-то раз доложила она Энни по телефону. – Я так и знала.
– Не понимаю, как они могут, – сказала потрясенная Энни Оливии.
– Очень просто, – сухо ответила Оливия. – Майкл наверняка начал им заливать, что он сделал это ради всей семьи. Ради их будущего, ради их детей. Ради имени Ариасов. Нетрудно догадаться, как много значит для каждого из них быть богатым, как тяжело им будет потерять положение в обществе, словом, как ужасно будет для всех, если он попадет в тюрьму.
– Но как же Питер? – с горечью проговорил Джим. – Ведь Майкл убил его отца. Нашего отца.
– Наверное, Питер сейчас больше думает о своих детях, – негромко произнесла Энни.
– Питер всю жизнь был тряпкой, – презрительно бросила Оливия. – Так что ничего удивительного.
– Я этого не выдержу, – сказал Джим. – Это невыносимо.
Невыносимо было не только это. Оставшись наедине друг с другом, взбудораженные еще совсем живыми трагическими переживаниями, Оливия и Джим вдруг стали ощущать острое, не поддающееся контролю разума возбуждение в присутствии друг друга. Между ними постоянно существовало мощное поле сексуальной энергии, иногда немного ослабевавшее при определенных усилиях воли, но никогда не исчезавшее полностью. Они испытывали друг к другу несравненно более сильное чувство, чем каждый из них был способен испытывать к любому другому человеку. Любовь – простая и чистая – всегда горела ровным неугасимым пламенем. Но воспоминание о той ночи в Бостоне неизменно присутствовало в потайном уголке сознания. Каким-то образом ад, через который им пришлось пройти в две последние недели, превратил это пламя в бушующий пожар.
После шести лет идеальной платонической привязанности и Оливия, и Джим вдруг поняли, что не могут находиться в одной комнате друг с другом не изнывая от вожделения.
Взрыв произошел однажды утром за завтраком.
– Я думаю, мне лучше вернуться в постель, – сказала Оливия Джиму. Тот как раз наливал воду в электрический чайник.
– Почему? – Джим взглянул на нее с тревогой. Она пожала плечами:
– Просто так. Хочется.
– Опять разболелась рука?
– Да нет. – Она улыбнулась. – Все в порядке, Джим, мне просто хочется немного себя побаловать.
Он кивнул:
– Неплохая идея. Ты ложись, а я принесу тебе завтрак.
– Я справлюсь сама. – Она подошла к буфету, в котором стояли два больших деревянных подноса.
– Нет, не справишься.
– Запросто справлюсь.
– Как ты собираешься нести поднос?
– Очень просто. – Она взяла один из подносов и поставила его на стол. – Сначала отнесу поднос, потом кофе, а потом тосты.
– Я все это тебе принесу сам, – с некоторым удивлением проговорил Джим. – Иди ложись, Оливия. Что это на тебя нашло?
Оливия посмотрела на него. На нем были серые шорты и серая футболка от Келвина Кляйна, загар на руках и лице был немного темнее, чем на ногах – таких стройных и сильных ногах, а темные волосы слегка растрепались. Оливия подумала, что ее еще никогда так не тянуло ни к одному мужчине, как тянуло сейчас к Джимми, – и даже желание, которое она ощущала весь вчерашний день и всю ночь, было ничто по сравнению с тем, что она ощущала сейчас.
– Черт возьми! – вдруг воскликнула она.
– Что случилось? – с тревогой спросил Джим.
– Что с нами творится?
Джим позволил себе посмотреть на нее. На ней была длинная мужская рубашка, один из рукавов которой болтался, ее волосы были еще влажными после душа, а высокие скулы и стройная шея стали еще красивее, чем прежде, потому что она сильно похудела за последнее время. Ямочка над ключицами, казалось, просто кричала о том, что ее надо поцеловать.
– Что нас удерживает, Джимми? – От напряжения ее голос прозвучал хрипло. – Кэри была сто лет назад. Все, абсолютно все, что могло нас удерживать, осталось далеко позади.
– Я знаю.
Оливия подошла к нему и без колебания, глядя ему прямо в глаза, положила руку на его напряженную плоть. Ему показалось, что он сейчас взорвется, но с губ его не слетел даже слабый стон. Он отвел ее руку.
– Почему мы до сих пор боремся с этим? – Глаза Оливии горели зеленым огнем. – Я дышать не могу от желания, а от тебя идет такой поток, что даже Шарон Стоун не раздумывая бросилась бы тебе на шею. А ты тут стоишь столбом и смотришь на меня.
– Я не хочу Шарон Стоун.
– Но меня ты хочешь.
– Я никогда не переставал тебя хотеть. Взгляд зеленых глаз смягчился, потеплел.
– Тогда поцелуй меня. Чайник закипел и выключился.
– Нет, – покачал головой Джим.
– Почему? – Оливия в изумлении уставилась на него. – Ради бога, Джимми, объясни, почему?
Джим на минуту закрыл глаза. Потом он открыл их, отвернулся и опять включил чайник.
– Иди в постель, Оливия.
– И не подумаю! – Ее щеки пылали, словно у нее был жар. – Я никуда не пойду, пока не узнаю, что с тобой происходит. Ты только что сказал, что никогда не переставал хотеть меня. Ты знаешь, что и я тебя хочу. Мы оба знаем, что любим друг друга – во всех возможных аспектах человеческой любви…
