— У Миши. Линник рассказывал, что в тот вечер у тебя заболело сердце и ты пошел в комнату полежать на диване. Ты же часто так делаешь? А потом, когда Линник зашел, ты сидел за компьютером и играл в «шарики». Так вот, я думаю, что ты снова влез в Мишины файлы, нашел последний роман и случайно наткнулся на историю о молодом художнике. Вот что толкнуло тебя на убийство. Ты узнал себя. Ты и раньше ненавидел Мишу, только для убийства тебе — человеку умному и творческому — было этого мало. А когда ты прочитал это...
— Вздор...
— ...ты убил его и ушел. Но на лестнице тебя встретила Вероника. Она знала, кто ты такой. Она даже Пульса знала, хотя тот появлялся у Миши гораздо реже, чем ты...
— Хватит!
Я замолчала. Действительно, кажется, хватит. Иначе нервы у него не выдержат и я отправлюсь на тот свет несколько раньше, нежели собираюсь.
— Нет у тебя никаких доказательств, — устало произнес Денис. — И не морочь мне голову...
С минуту длилась — именно длилась — тягостная тишина. Не сразу, но я решилась нарушить ее:
— Знаешь, Денис... Когда-то давно — сейчас мне кажется, что очень давно, — я собиралась стать художником. Как отец. Много рисовала, училась в художественной школе и, говорят, делала успехи. Потом отец погиб, и я все это бросила. Не знаю почему. Ребячество... Но я не об этом хотела сказать. Понимаешь, лет десять подряд я пыталась написать картину «Человек, который не замечает дождя». У меня были сотни набросков к ней — я сожгла их после гибели отца (вроде бы Пете удалось спасти два или три, я никогда его об этом не спрашивала). И мне постоянно казалось, что во мне самой не хватает чего-то важного, чтобы написать такую картину. Думаю, пройдет время, и я вернусь к этому... Представь: идет сильный дождь. Даже ливень. Серое ровное небо. По улице бегут люди, спасаясь от холодных струй, льющихся непонятно откуда — ведь на небе ни тучи, ни облака. А на переднем плане — человек. Ни молодой, ни старый. Просто человек. Вот только так — просто человек, без особых примет. Он идет не спеша. Нет, он не из тех, кому некуда идти, и не из тех, кому наплевать, сухой он или мокрый, и не из тех, у кого случилось большое горе. Этот человек вообще не замечает дождя. Ты чувствуешь, как он далек от этого мира? Он не замечает дождя!
— Ну и что?
— А то... что это ты. Ты тот человек, который не замечает дождя.
— Иными словами — социопат?
— Не совсем. Но можно и так определить.
— Интересно... Вот и Миша про меня то же самое говорил.
— А еще он что говорил?
— Смеялся надо мной, — неохотно ответил Денис. — Называл «mammal» — млекопитающее... Ну да тебе незачем об этом знать...
Он помолчал, потом добавил:
— Как странно...
— Что странно?
— Я думал, ты иначе относишься ко мне. Я думал, может, это и не любовь, но что-то очень близкое...
У меня перехватило дыхание. Да, он был прав. Что-то очень, очень близкое... Я боялась посмотреть на него. Иначе не выдержу этого напряжения, как не выдержу его взгляда, его отстраненной усмешки. У меня было всего несколько секунд, чтобы взять себя в руки. А потом я не выдержу.
Я глубоко вздохнула. Кажется, прошло... Только не надо на него смотреть.
— Я уже простилась с тобой вчера, Денис. И уже оплакала тебя, когда читала последний Мишин роман.
— А надгробную надпись ты мне еще не придумала? Что-нибудь типа: «Здесь лежит Денис Климов — человек, который не замечал дождя». А что? Недурно. Впечатляет.
— Не надо, — попросила я.
Он пожал плечами. Совсем как Миша.
В наступившей вновь тишине я услышала только стук своего сердца, испугалась и лишь в следующий момент поняла, что это тикают часы в комнате. Наш ритм совпадал. Это мне не нравилось.
— На что ты рассчитываешь, Тоня? — очень спокойно спросил Денис. — Неужели ты думаешь, что теперь я выпущу тебя отсюда? Это не в моих интересах. Хотя твои доказательства просто смешны. Ни один следователь не внесет их в дело. А вот моя репутация, безусловно, может пострадать. Ты не умеешь держать язык за зубами. Ты на каждом углу будешь рассказывать, какой я подлец; будешь трясти романом своего Кукушкинса; будешь называть меня убийцей. Я не могу этого допустить. Ты понимаешь?
Я молчала. Но тут он очень ошибался. Я бы никому не сказала. Теперь я знала это точно.
— Ладно, — вздохнул он. — Иди уж.
— Что?
— Иди домой. Все равно...
Он не договорил, махнул рукой, поднялся и в мой бокал налил воды из крана. Выпил двумя глотками, снова сел.
— Иди, Тоня. Ну же... Пока я не передумал.
Я тоже боялась, что он передумает. Однако уйти уже не могла.
— Подожди, Денис...
— Что еще?
— Мы не закончили разговор.
— Хорошо. Если тебе так хочется знать, это я убил Мишу, — внезапно сказал он с раздражением. — Это вышло случайно, но ведь мне никто не поверит! Даже ты. Гантель, обернутая салфеткой... Да не оборачивал я гантель! А салфеткой я ее потом протер, вот и все. Пойми, Тоня, Миша словно нарочно меня провоцировал. Постоянно. И в тот вечер... Ты угадала: я действительно включил компьютер и нашел его новый роман, «Психология творчества». Я хотел только узнать о чем... Мне было интересно. Мне всегда нравилось, как он пишет, а он никогда не желал обсуждать со мной свои произведения. Он вообще не любил их обсуждать, ты же помнишь... Вот о новой статье поговорить — пожалуйста. Хари-хари, Кришна... Ни шиша в этом не понимаю. Плевал я на его Восток. Слишком далеко. Если я не могу почувствовать даже то, что близко...
Денис закурил. Я смотрела на его руки — красивые, с длинными сильными пальцами. Они не дрожали. Впрочем, мои уже тоже не дрожали.
— Этот дурацкий рассказ про молодого художника... Конечно, я сразу понял, кого имел в виду Миша. Я сидел, уставившись в экран, и слышал, как в соседней комнате они весело над чем-то смеются... Мне казалось, что они смеются надо мной. Заглянул Сандалов — я попросил его принести мне водки. Он принес. Я лежал на диване и пил, а Сандалов сидел рядом и смотрел на меня так жалостливо... Мне очень не хотелось оставаться одному, только от такого взгляда становилось совсем тошно. Я прогнал Сандалова и снова сел за компьютер. Теперь уже я на самом деле включил игры. Сидел и машинально переставлял шарики, пока не явился Линник. Дальше... Все как обычно. Я тебе об этом уже рассказывал. А вот финал другой. Когда все ушли и мы остались вдвоем, на кухне, я решил с ним откровенно поговорить. Не первый раз. И не первый раз он слушал меня молча, ничего не отвечая и вообще никак не реагируя. Потом встал, пошел в комнату — собирать грязную посуду. Я за ним. Хожу как дурак следом туда и обратно и говорю... Я был возбужден, он — спокоен. Тут в комнате зазвонил телефон. Он взял трубку, а я ногой выдвинул из-под кровати гантель, поднял ее и стал подбрасывать в руке, ожидая, когда он положит трубку. Просто так. У меня тогда в мыслях ничего такого не было... Он говорил минуты три, не больше. А когда закончил — словно удивился, что я еще здесь. Молча пожал плечами, повернулся спиной ко мне и стал собирать с подоконника рюмки. Я сказал, продолжая ту же тему: «Какого черта ты описываешь в своих романах меня? Так не делается. Сначала Светлый Лик, теперь этот поганый художник...» Он покачал головой — я так понял, он был недоволен тем, что я опять сунулся в его компьютер, — и ответил не поворачиваясь: «Денис, уйди...» Я разозлился. Еще мгновение, и я ушел бы. Я даже начал уже движение, чтобы сделать шаг. Но тут он с каким-то презрением тихо произнес: «Mammal». Я развернулся и врезал ему этой гантелью.
