Он предполагает, что она говорит о малолетних преступниках, хотя не думает, что малолетних преступников соблазнит их темная лестница, ведущая к двум ничего не сулящим комнаткам. Ему бы хотелось, чтобы представился случай ее защитить, на деле показать, на что он ради нее способен. Хотя вряд ли что-то такое будет.
Машина старая, гремит, но она настаивает, что ехать можно, потому что компании, дающие машины напрокат, должны соблюдать определенные стандарты. Поскольку компания, где берет машины она, называется «Драндулет напрокат», он в этом не уверен, хотя готов поспорить, ей достается лучшее, что у них есть. Они должны только посмотреть на нее и понять, что подвергать ее опасности — святотатство.
Они плетутся по городу до шоссе, по шоссе, осторожно, в правом ряду, к повороту, за которым начинается дорога, которая потом становится главной улицей городка, где он, в основном, рос. Всю дорогу его не покидает желание, чтобы что-нибудь случилось: что-нибудь несерьезное, не угрожающее жизни, не такое, что отправит их на встречную полосу или в кювет, а такое, чтобы они просто тихо и окончательно остановились.
Естественно, ничего не случается. Да и не может случиться, когда она за рулем.
Она из тех водителей, кто все время следит за дорогой и другими машинами. И все-таки рассказывает ему, кто там будет, хотя что там будет, конечно, не говорит, даже она этого не знает.
— Мой брат Джейми. Я знаю, он тебя пугает, но он сам попадал в беду. Я думаю, все будет в порядке, как только он начнет воспринимать тебя как настоящего человека, а не только как образ.
Сыновья Лайла. Они старше нас с Джейми, очень умные, но ближе мы с ними так и не познакомились. Ну, они уже были взрослые, когда Лайл с мамой поженились, а мы с Джейми вроде как шли своим путем, поэтому мы никогда тесно не общались. Но они хорошие. Один — ученый, а второй только что получил работу, знаешь, в такой компании, которая занимается социологическими опросами. О политике, разных товарах, не знаю, о чем еще. В любом с лучае, разговаривать с ними не трудно. То есть мы с ними никогда ни о чем всерьез не говорили, но тут все в порядке, они славные. И еще Мартин, он был партнером мамы по рекламному агентству. Они его продали, кучу денег получили, и он ушел на пенсию. Классный мужик. Только что вернулся из Индии, мне прямо не терпится послушать, что он расскажет.
Бабушка, она чудо, и ее друг Берт, он — прелесть. Они вместе уже вечность, хотя так и не поженились. Сейчас они, конечно, такие старые, даже не верится. Бабушка уже не такая энергичная, как раньше, но все равно твердая, как гвоздь. На нее всегда можно было положиться, а Берт просто как бы прилагается к ней и делает всем приятное.
Даже старики «твердые, как гвоздь». Она что, не понимает, что эти люди могут с ним сделать?
Живут они в глуши. Могут убить его, закопать, и кто узнает?
Нет, ну это жуткая чушь. И все равно он нервно посматривает на Аликс, сосредоточившуюся на дороге. Она бы не повезла его в ловушку.
Твердая, как гвоздь. Мама родная.
В городке они проезжают мимо «Кафе Голди». Он упорно смотрит вперед, и Аликс тоже. Ему интересно, заметила она кафе, обратила ли на него внимание.
Потом слева оказывается улица, по которой можно добраться до бабушкиного дома.
— Скоро снова съездим к твоим, к бабушке и папе, хорошо? — спрашивает Аликс. Значит, она помнит, она обращает на все это внимание.
Еще она верит в будущее.
Потом они проезжают магазины, заправки, прилавки, с которых торгуют пончиками, и снова оказываются в полях, на знакомой ему территории. Он видит себя мальчишкой, крутившим педали велосипеда, где-то здесь, не так давно, переходившим вброд канавы, карабкавшимся через заборы, валявшимся в траве, под солнцем, наблюдавшим за кроликами и муравьями. Тогда, в той, другой жизни. Аликс жмет на тормоза, включает правый поворотник и сворачивает на незаметный проселок, который кажется знакомым. Вроде, он тут ездил на велосипеде, но только часть пути, не до конца. Он вовсе не хотел, чтобы его поймал кто-то из землевладельцев, пока он тут рыскал.
Теперь его, надо понимать, поймали.
Машина гремит и тарахтит на неровной, ухабистой поверхности. Теперь уже слишком поздно, чтобы отвалилась какая-нибудь важная деталь. Если что пойдет не так, они тут застрянут. Теперь он надеется, что машина выдержит, продержится, и они смогут выбраться отсюда, когда придет время или если вдруг понадобится.
В конце проселка они поворачивают.
— Видишь? — говорит Аликс. — Лучше не бывает, правда?
Да. Так и есть. Лучше не бывает, просто картинка, фотография; если бы еще не люди.
— Похоже, мы опоздали, — говорит она. — Вроде, все уже здесь.
Двое мужчин бросают подковы у боковой стены дома, старики, женщина и мужчина, стоят возле клумбы, смотрят на цветы. Молодой парень и мужчина постарше сидят на перилах веранды, свесив ноги. Еще один мужик постарше сидит в большом плетеном кресле. У всех в руках напитки. На веранде, рядом с мужиком в плетеном кресле, сидит женщина. Она в инвалидной коляске. Сейчас никто не двигается. Все повернули головы в сторону машины Аликс. Просто смотрят. И молчат.
Аликс касается его руки.
— Давай, приятель, представление начинается. — Она выходит из машины и кричит: — Привет всем, вот и мы.
Родди медленно открывает свою дверцу. Ставит ноги на чужую землю. Все смотрят. Он не может понять, что за выражение у них на лицах. Аликс стоит у капота, ждет, протянув ему руку. Он никогда не держал ее за руку, ему бы хотелось.
Она тянет его вперед.
— Давайте я всех познакомлю, — громко произносит она.
Это звучит странно, слишком высоко. Наверное, они тоже поражены тем, какой у нее неестественный и визгливый голос. Он видит, как кто-то вздрагивает, кто-то поджимает губы, и улавливает, как будто он — летучая мышь, как кто-то задерживает дыхание, а кто-то вздыхает. Аликс останавливается.
— Простите. Наверное, я волнуюсь. (Она волнуется!) Я не хотела так начинать. Я знаю, это непросто, но мы приехали, и вы все здесь, и это — Род. И давайте все постараемся быть добрее друг к другу, ладно?
Ощущение, без которого нельзя
Из машины Аликс, с переднего сиденья выбирается некто — очень худой. Совсем не бросающийся в глаза. За звяканьем подков, за негромкими, осмотрительными разговорами, за доносящимися из открытых окон прелюдиями и фугами Баха, выбранными за спокойствие и благопристойность, они все слышали, как по проселку приближается машина, одна из тех консервных банок, которые Аликс берет на прокат, и все они замерли, чтобы потом осторожно, на время, вернуться к своим занятиям; чтобы, как полагает Айла, не придавать этому особого значения; чтобы не пугать и не расстраивать ее еще больше, чем она, как они все, наверное, думают, уже напугана и расстроена.
Идея эта кажется совершенно никудышной всем, кроме, ясное дело, Аликс. Реакция была единодушной, хотя выражалась по-разному.
