Он еще минут десять пытался стянуть с головы шлем, но все было напрасно. Что же делать? Как быть? Он метался туда-сюда по квартире (Юпитер тем временем уже задремал, бесстыдно развалясь на диване — выставив все свое хозяйство наружу, совсем по-свойски), то и дело с удовлетворением ловя отражение вышагивавшей шлемоносной фигуры, мелькавшее в зеркале на каминной полке; металлическая голова с затененными овальными глазницами, суровое бесстрастное лицо.
398. Испытание брони. Вооруженный человек не мог себе позволить никаких непредусмотренных случайностей, и потому все его снаряжение следовало «испытывать», чтобы знать наверняка, что оно окажется способно выдержать натиск копья с острым наконечником или удар стрелы, а в более поздние времена — и выстрел из пистолета, аркебузы или мушкета. Нагрудник герцога де Гиза, выставленный в Музее артиллерии, чрезвычайно толст, и в нем красуются три отметины от пуль, ни одна из которых не пробила его насквозь.
Парадоксально, но именно этот факт — то, что доспехи действительно надежно защищали от огнестрельного оружия, — и привел к тому, что они вышли из употребления (а вовсе не появление огнестрельного оружия привело к тому, что доспехи устарели). В XVII веке сэр Джон Ладлоу заметил: «Там, где имелись некоторые основания опасаться ярости мушкетов и пистолетов, доспехи делали толще прежнего и постепенно настолько преуспели в этом, что теперь уже воины облекают тела свои в настоящие наковальни. Доспехи, которые носят ныне, столь тяжелы, что от их веса у тридцатипятилетнего джентльмена немеют плечи».
Человек в броне доказал, что его облачение из закаленной стали способно выстоять против самого мощного оружия, какое только придумано, но одновременно обнаружил, что возросшая тяжесть металла, в который он заковал свое тело, обернулась весом, ставшим крайне обременительным и, в конце концов, неподъемным.
Книга преображения
— Привет, Слободан, это Майло. Тут у меня небольшая проблема.
— Ну, выкладывай, Майло.
— Как ты насчет того, чтобы завести собаку?
Слободан приехал через полчаса и стал с восхищением оглядывать Лоримерову квартиру.
— Отличная квартирка, Майло. Что надо, верно? — Он постучал костяшками пальцев по шлему. — Не слезает, да?
— Да. А это — Юпитер.
Слободан опустился на колени рядом с диваном и стал энергично трепать и поглаживать Юпитера.
— Милая старая псина. Правда, малыш? Пойдешь со мной, будешь жить с Лобби, правда? — Юпитер без единой жалобы смирился с его увещеваньями.
— Зачем ты напялил этот шлем, дурачина? — спросил Слободан.
— Просто так.
— Что за глупость! Не похоже на тебя, Майло.
— Подожди минутку, я только соберу кое-какие вещички, — попросил Лоример. Пока он ждал появления брата, в его голове забрезжил неясный план действий. Теперь он собрал все важные документы, паспорт, бросил в саквояж кое-что из одежды, несколько компакт-дисков и «Книгу преображения». Теперь он был готов.
— Куда ехать, братишка? — спросил Слободан.
— В травмопункт. Больница в Кенсингтоне и Челси.
Наступил довольно странный момент: он вышел из своего дома № 11 и зашагал по Люпус-Крезнт рядом со Слободаном и Юпитером. Мир, который был ему виден, ограничивался краями глазных прорезей; еще угадывалась чернота за металлическим краем, ограничивавшим ему поле зрения, хотя тяжести шлема он уже не ощущал, словно кованая бронза приросла к его черепным костям и они сделались единым целым, человек и шлем: шлемомуж или мужешлем. Шлемоносец, карикатурный герой, малое божество, опрокидыватель цветочных ларьков, бич сквернословов и невеж, преданный заступник оскорбленных девиц. Ему было приятно увидеть, что Марлобу и Шелестящему Голосу до сих пор не удалось вернуть в стоячее положение перевернутый цветочный лоток, который по-прежнему лежал на боку среди разбросанных лепестков и широкой лужи с цветочной водой. Шлемоносный воитель прошествовал мимо своей поверженной жертвы и взошел на блестящую колесницу.
— Бегает хорошо? — спросил Лоример, когда «кортина» двинулась по Люпус-стрит, набирая скорость.
— Как по маслу. Эти машины сработаны на века. Просто сказка.
* * *
Слободан довел Лоримера до приемного отделения. Там его без лишних слов занесли в компьютер и направили в холл, где ждали своей очереди стонавший ребенок с матерью и хныкавшая молодая женщина, у которой мягкая кисть руки болталась, как дохлая рыба. Лоример сказал Слободану, что ему необязательно ждать вместе с ним, и искренне поблагодарил за помощь.
— Он попадет в хорошие руки, Майло, не беспокойся.
— Да знаю.
— Забавно — всегда хотел собаку. Спасибо, дружище.
— С ним не будет хлопот.
— Мерси будет гулять с ним.
Мерси с Юпитером — вот будет здорово, подумал Лоример.
Слободан ушел, а Лоример остался ждать своей очереди. Приехала машина «скорой помощи», завыли сирены, замигали фары, в коридор въехала тележка с закутанным в простыню телом, а потом исчезла за двойными вращающимися дверями. В кабинет впустили стонавшего ребенка, потом хныкавшую женщину, и вот наконец подошла его очередь.
Кабинет представлял собой маленькую, ярко освещенную комнату. Лоример оказался лицом к лицу со смуглолицей крошечной докторшей в спадавших с носа больших очках, с копной блестящих курчавых черных волос, кое-где пришпиленных заколками. Лоример прочитал ее имя на бадже: Доктор Ратманататан.
— Вы, наверное, с Цейлона? — спросил Лоример, пока она записывала что-то в журнал.
— Из Донкастера, — ответила она с невыразительным северным акцентом. — И теперь он называется не Цейлон, а Шри-Ланка.
— А когда-то он назывался Серендип.
Она посмотрела на него безо всякого выражения.
— Так что случилось?
— Я его надел. Сам не знаю почему. Это очень ценная старинная вещь — ему почти три тысячи лет.
— Он принадлежит вам?
— Да. Мне было… было грустно, и я надел его — просто так. А он вот никак не снимается.
— Как забавно. Тот маленький мальчик проглотил чайную ложку. Я спросила его, зачем он это сделал, и он ответил в точности как вы: ему было грустно, вот он и проглотил ложку. — Она встала и подошла к нему поближе.
Стоя, она была едва ли выше ростом, чем он сидя. Она подергала за шлем и убедилась, как прочно тот сидит. Заглянула в глазные прорези.
— Боюсь, нам придется его разрезать. Он очень дорогой?
— Очень. Но вы об этом не беспокойтесь.
Он чувствовал странную беспечность, беззаботность. В иных обстоятельствах он никогда бы не надел на себя шлем — но этот день обрушил на него столько бед, что ему как будто не оставалось ничего другого, — и теперь он даже испытывал странную гордость оттого, что носил его в течение часа или двух. Бродя по квартире в ожидании Слободана, он ощущал какую-то необычную ясность и спокойствие в мыслях (наверное, оттого, что со шлемом все равно невозможно было ничего поделать); теперь же ему пришло в голову, что, может быть, это было связано с самим шлемом — с его невероятной древностью… Все эти мысли о древнем воине, для которого он предназначался, какая-то передача…
