Знакомая картина. Она означала, что мне грозит большая беда.
Прежде чем он успел броситься на меня и сбить своей тушей с ног, я отступил и упал на пол. Два проворота – и я был под столом, а потом и на площади.
Никко выругался и полез за мной, расшвыривая корзины и ящики.
Я быстро огляделся. Дегана прижали к подножию статуи Элирокоса, и он отбивался двумя мечами от кучи Рук. Железо быстро перемещался по площади, подныривая под лотки, лавируя между навесами и уворачиваясь от противников, которые гонялись за ним по всему рынку. Трупов прибавилось, но, судя по свежей крови, досталось и Деганам.
Важнее было то, что поблизости не виднелось ни единого Руки.
Я быстро осмотрелся в поисках дневника Иокладии. Он лежал слева у ног Леандера. Не близко, но и не далеко. Затем между мной и книгой грохнулся ящик, и я был вынужден полностью переключиться на Никко.
Он уже стоял передо мной, выставив руки в перчатках и выгадывая удобный момент для броска. Я принял защитную стойку и потянулся к кинжалу на поясе. Если Никко сумеет подойти ближе, чем на длину клинка, мне будет чем его встретить. Я уже взялся за рукоять, когда Никко метнулся ко мне.
Он потянулся перехватить рапиру и дернуть вверх, держа наготове кулак. Я оставил кинжал, отскочил, отвел рапиру и тут же сделал выпад, целясь в глаз. Однако Никко сбавил темп и наступал медленнее, чем я отходил. Острие не достало до лица и дрогнуло в воздухе. Никко ударил по клинку и попер вперед.
Я уже забыл, какие длинные у него руки и как быстро он ими орудует. Рапирой трудно отбиваться от кулаков, а Никко очень хорошо защищался, и я быстро ушел в оборону. Неожиданный поворот, так как обычно трех футов стали хватало, чтобы отбиться от громилы вроде Никко. Но он, похоже, больше сосредоточился на мне, чем на случайных порезах и проколах.
А главное, теснил меня так, что я не успевал вытащить кинжал, и прыгни он раньше – мне пришел бы конец.
Расклад приходилось менять.
Деган, конечно, предпринял бы что-нибудь безупречное и смертельно опасное; я же отскочил, присел, резко выставил рапиру, пригнулся и прикрылся левой рукой. Через секунду я почувствовал, что рапира во что-то уперлась. Затем Никко налетел на меня.
Я опрокинулся на мостовую. Острая боль пронзила правую руку от локтя до кончиков пальцев и обратно. Рапира выскользнула и со стуком упала на камни.
Я сел и обнаружил, что Никко опустился на колени рядом со мной. Он держался за правый бок, из-под перчатки сочилась кровь.
Я потянулся за кинжалом. Никко подался ко мне и влепил затрещину. Я снова упал и растянулся на мостовой, кинжал укатился. Потом из моего сапога вытащили нож, а левую руку чуть выше запястья придавило что-то тяжелое. Я ощутил спиной каждый уличный камешек.
Никко наклонился ко мне, прижимая руку коленями. Лицо его кривилось от боли, но выдавить гнусную ухмылку он сумел.
– Остался без игрушек, Дрот? Я знаю, где ты держишь перья.
Он потянулся и с силой ткнул железными заклепками в правую ногу.
– В сапоге, – сказал он.
Потом он коротко ударил в живот.
– На поясе.
Затем покачался на коленях, расплющивая руку.
– На запястье. Ничего не забыл?
Я хапал воздух, но не кричал – сил не было.
Гнев улетучился. Теперь во мне было пусто, и эту пустоту исподволь заполняло отчаяние. Эппирис, Козима, Кристиана, Деган, Келлз, даже Одиночество – я не сдержал данного им слова, не выполнил даже единственного обещания. Я думал, что с дневником, да на улице, я всех перехитрю и избегну бед даже после сделки с Одиночеством.
Вопиющая наглость. Достаточно взглянуть на площадь, чтобы увидеть последствия моих трудов: Мендросса, избитого в кровь в собственной лавке; Дегана, которому пришлось драться насмерть не только с полудюжиной громил, но и с Железом; Никко, постоянно ломавшего людей и дела, которым я обещал служить, и все остальные. Я играл чужими жизнями и даже не замечал этого.
Гребаный Нос!
Никко подвинулся, чуть ослабив нажим на руку. В нее устремилась кровь, и свежие раны защипало и закололо.
– Нам предстоит долгая, обстоятельная беседа наедине, – заверил меня Никко. – Очень долгая.
Он оглядел площадь, чтобы исключить помощь со стороны Деганов, и встал. Я ткнул его куда-то над правым бедром – пропорол кожу; возможно, достал до кости, но не больше. Прощай, надежда уволочь его за собой на тот свет.
Никко потянулся, схватил меня за ворот и вздернул на ноги. Я перехватил отдавленную левую руку занемевшей правой и задел пояс, а с ним и нечто твердое, уложенное кольцом.
Во мне что-то вспыхнуло. Нет, не надежда – еще не она, не сейчас, – наверно, отчаяние с толикой черного коварства.
Но этого хватило.
Я медленно повел вниз пальцы правой руки.
– Идем, – сказал Никко и дохнул на меня маслом и оливками.
Я нащупал искомое и крепко сомкнул на нем пальцы.
– Тебя ожидают три Кента из гильдии Живорезов, – прорычал Никко. – Каждый готов трудиться по восемь часов кряду и не уймется, пока я не скажу.
Мертвящим взглядом я посмотрел Никко в глаза. Не знаю, что он увидел, но рожу свою убрал. Я криво ухмыльнулся.
Сейчас. Теперь она пела во мне – надежда. И ненависть…
– Надеюсь, ты заплатил им вперед, – сказал я.
И бросил свернутую веревку Джелема между ног Никко. С силой.
28
Частые хлопки почти слились. Никко широко распахнул глаза, потом они закатились, и он упал. А я стоял, пошатываясь, с дымящейся веревкой в руке. Потом нагнулся и обмотал ее вокруг шеи Никко.
Узлы на ней навязали, как раз чтобы сокрушить жертве горло, – неудивительно, коль скоро артефакт предназначался для наемного убийцы. Затягивая веревку, я заметил, что три бумажных руны не закурились и остались девственно-белыми. Стало быть, экономия.
Никко не сопротивлялся. Не думаю, что он вообще понимал, что умирает. Лицо его стало синим, потом багровым, но я затягивал удавку до тех пор, пока из-под нее не выступила кровь. И даже тогда я не остановился – не смог. Я знал, что он мертв, но внутренний голос шептал: делай наверняка. И я тянул, пока руки не свело судорогой и они не затряслись. Но мне все равно пришлось приказать себе остановиться.
Когда я наконец снял веревку, то вытер ее об его одежду – она была сплошь в крови. Я понимал, что должен был что-то чувствовать: облегчение, отвращение, удовлетворение. Но я нашел в себе лишь смутное ощущение напрасности сделанного. Никко был мертв, но ничего не изменилось всерьез.
Я выпрямился и обнаружил, что площадь вымерла. Ее затопили вечерние сумерки. Я моргнул и протер глаза. Хорошо, что темно.
