Не без любопытства он распахнул дверь в столовую: там играл патефон, а его дочь, полузакрыв глаза и вытянув руки, корчилась так, что голова грозила оторваться от шеи. При его появлении Гвен выпрямилась.
— Я полагал, эта «Щеколда к щеке» разбилась, — проговорил он.
— Ну и что, серединку еще можно слушать. Видишь, уже доиграла. Ты ведь не против такой малости?
— Давай-ка поставим с начала, — в шутку предложил он, — и потанцуем.
Ее взгляд преисполнился безграничного сострадания.
— Папа, кем ты себя возомнил? Думаешь, ты — Фред Астер? Ты другое скажи: отпустишь меня в Принстон или нет?
— Ты прямо так не сказал.
— Ну хорошо, «да». Раз ты так ищешь приключений на свою голову.
— Ну конечно. Почему же нет? Куда ты там собралась? На танцульку, что ли? Конечно поезжай.
II
Обедая в поезде, их девчоночья троица слегка помешалась от восторга. Кларе Хэннамен и Диззи Кемпбелл исполнилось четырнадцать, Гвен — на год меньше; Клара, пожалуй, была самой рослой, но оделись все трое примерно одинаково: такие наряды подошли бы их матерям. Украшениями им служили скромные кольца и цепочки, доставшиеся от бабушек, а также гигантские «бриллианты» из ближайшей галантерейной лавки; правда, пальтишки, судя по всему, еще недавно бежали на ласковый зов Пусси, Банни или Нэнни. Но наиболее предательски выдавали их нежный возраст истерические приступы хохота.
— В какой притон закатимся? — поинтересовалась Клара.
В последнее время она боготворила Уну Меркель[74]и других актрис жесткой школы, и вопрос этот вызвал новые раскаты смеха — пришлось даже прекратить жевать и воспользоваться салфетками. Как правило, для такого эффекта хватало одного-единственного слова — например, упоминания какого-нибудь мальчика, чье имя несло для них тайный смысл и потом до конца дня работало как детонатор. Но сегодня на них время от времени нападала удивительная сдержанность, даже серьезность. Они принадлежали сразу двум мирам: один стремительно удалялся, другой манил неизведанностью, и это вызывало у них приступы веселья.
Сейчас как раз настал серьезный миг: они дружно покосились на сидящую через проход девушку, самую эффектную дебютантку года, которая ехала на осенний бал. Их взгляды выдавали благоговейное уважение к ее непринужденности и спокойствию в преддверии такого испытания[75]. Они почувствовали себя неуклюжими малолетками, которые еще не доросли до такого события и не знали, радоваться этому или огорчаться. Эта девушка в прошлом роду была всего лишь капитаном баскетбольной команды, а теперь вступала в Большую Игру; от них не укрылось, что на перроне ее провожали с цветами молодые люди, которые заклинали ее «не связываться там со всякими юнцами… Они еще лет пять будут болтаться без дела». После обеда девочки собирались позаниматься: они добросовестно взяли с собой учебники, но путешествие по железной дороге настолько взбудоражило всех троих, что они не продвинулись дальше фразы из истории Англии: «лиф, расшитый драгоценными камнями», — до конца дня это выражение было на языке у каждой. По прибытии в Принстон они погрузились в таинственное, взрывоопасное молчание, потому что Диззи призналась, что забыла в вагоне свой лиф, расшитый драгоценными камнями, но неудержимое фырканье сменилось благочинной сдержанностью, когда на перроне их встретила мисс Рэй, свежая, очаровательная, двадцатилетняя.
А где же мальчики? Вглядываясь в ранние сумерки, подруги вовсе не ожидали, что их будут встречать как дебютанток, но хоть один сверстник мог бы прийти: один из тех, ради кого они целые сутки наряжались, строили планы и завивали локоны. В прихожей своего дома мисс Рэй взорвала бомбу — пока они снимали пальто, она проговорила:
— Должна вас огорчить. Я уж и телеграфировала, и пыталась дозвониться, но вы уже уехали.
Все взгляды — настороженные и оторопелые — устремились на нее.
— Наша бабушка, похоже, занемогла, и мама решила немедленно выехать в Олбани. Я еще спала, а она уже обзвонила всех ребят, чтобы отменить танцульку. Как я ни старалась что-нибудь придумать, было уже поздно.
Тут их лица утратили всякое выражение.
— Мама переволновалась, вот и все, — продолжала мисс Рэй. — Бабушка до ста лет доживет. Девчонки, я весь день провисела на телефоне, чтобы найти вам на вечер хоть какую-то компанию, но в городе сегодня сумасшедший дом, у всех свои планы, а на танцульку парни должны были приехать из Нью-Йорка. Господи, ну, что б мне было проснуться до одиннадцати!
— Мы не в обиде, — кротко солгала Диззи. — Правда-правда, Эстер. Мы найдем чем заняться.
— Ох, зайчик, как я вас всех понимаю!
— Все в порядке, — заверили они хором, а Диззи спросила: — Где, кстати, Мелкий? Он тоже решил выехать в Олбани?
— Нет, он тут. Но ему всего шестнадцать, и… прямо не знаю, как объяснить… он самый младший на курсе, да еще ростом не вышел и в этом году сделался страшно застенчивым. Когда вечеринку отменили, он наотрез отказался быть единственным кавалером; сказал, что пойдет к себе заниматься химией — и точка. Сидит и не высовывается.
Гвен мысленно представила себе эту картину. Пусть и дальше торчит в своей келье; не больно он им нужен.
— Ну ничего, завтра пойдете на футбол.
— Конечно, — хором подтвердили они.
Делать было нечего. Поднявшись наверх, они распаковали и разложили на кроватях свои вечерние туалеты, которые, по современным меркам, ни длиной, ни шиком не уступали вечерним туалетам взрослых. Вытащили шелковые чулки, золотые или серебряные бальные туфельки и осмотрели эту сверкающую выставку. Их матери в таком возрасте носили рюши, воланы и хлопчатобумажные чулки, как приличествовало юным. Но сей исторический факт, который много лет вбивали девочкам в голову, сейчас был слабым утешением.
Когда они нарядились, им вроде бы полегчало, хотя красовались они только друг перед дружкой; а спустившись к ужину, все трое изобразили такое непринужденное веселье, что даже Эстер Рэй попалась на эту улочку. Правда, все дело испортил приятель мисс Рэй, который заехал за нею, чтобы отвезти на совместный студенческий концерт Гарварда и Принстона; видимо, Эстер прочла их чувства по глазам.
— Есть идея, — сказала она. — Думаю, мы сумеем провести вас на концерт, но вам, скорее всего, придется стоять за последними рядами.
Это было уже кое-что. Они приободрились. Сбегали за пальто; в верхнем холле Гвен заметила весьма нетерпеливого молодого человека, с тарелкой в одной руке и чашкой в другой, но он тут же скрылся в комнате, и разглядеть его повнимательнее она не успела.
