— Приплыла на пароме, — ответила Эмма. — Можно, я сяду?
— Приплыла на пароме? То есть на общественном транспорте? Выставив себя напоказ? Ты что — спятила?
— Я не понимаю, о чем ты, Карл Густав. Прошу, ты можешь включить свет? Мне нужно сесть.
Юнг включил настольную лампу с зеленым абажуром. Призрачный свет с пляшущими взад-вперед тенями придавал ему демонический вид.
Эмма, опираясь на книжную полку, стену и тросточку, наконец добралась до кресла и села. Думала она только об одном: «Как бы не грохнуться в обморок!»
Юнг молча смотрел на нее, явно пытаясь сообразить, что бы такое сказать. Потом демонстративно передернул плечами и вздохнул.
— Как ты могла? Кто угодно — но ты?! Как ты могла это сделать?
Он нагнулся к лампе.
— Что сделать, Карл Густав? — Эмма еле слышала свой собственный голос. — Что я такого сделала?
— Ты приехала из Кюснахта на пароме! На глазах у всех — в таком виде!
Стол содрогнулся от удара.
Эмма настолько растерялась, что не могла его понять. Глядя вниз, она тронула свое красивое новое осеннее пальто и прошептала:
— В каком… В каком виде?
— Ты беременна! — отрезал он так, словно сказал: «Ты прокаженная!»
— Я знаю, — ответила Эмма. — Я знаю, Карл Густав. Но сегодня такая дивная погода…
— Надеюсь, ты понимаешь, что я не собираюсь выслушивать твой бред! — заявил Юнг, не обращая ни малейшего внимания на ее слова. — Так ты будешь мямлить до утра. «Она была на пароме! — воскликнул он, имитируя визгливый женский голосок. — Жена герра доктора Юнга! На седьмом месяце беременности, представляешь? Выставила себя напоказ, так, чтобы весь мир ее видел!»
— Ты неправильно застегнул пуговицы на жилете, Карл Густав, — сказала Эмма, отводя взгляд. Ей хотелось плакать, но она сдержалась. — Знаешь что? Времена меняются. Появляться на публике беременной больше не считается преступлением.
— Это только ты так думаешь! Я лично ничего подобного не слышал. И я желаю, чтобы ты немедленно уехала отсюда. Константин вызовет кэб, и тебя отвезут прямо в Кюснахт. Мне все равно, сколько это стоит. Боже милостивый! А вдруг тебя видел кто-нибудь из знакомых?
— Но… Я приехала повидаться с тобой, мой дорогой…
— Не называй меня «мой дорогой»! — Юнг тщетно пытался поправить неверно застегнутые пуговицы. — Ты поставила меня в идиотское положение, и мне нужно время, чтобы простить тебя… Если я вообще тебя прощу! Уходи!
Он наконец отступил от стола и, больно схватив жену за локоть, повел, как преступницу, из кабинета и дальше по коридору, в приемный покой.
«Только бы не упасть! — думала Эмма. — Только бы не споткнуться и не упасть!»
Юнг, словно сдавая с рук на руки подозреваемую в убийстве извращенку, попросил Константина вызвать такси, развернулся и ушел без единого слова. Шаги его ударами молота гремели о мраморный пол, пока наконец стук захлопнутой двери не поставил точку в этом эпизоде.
Всю дорогу домой Эмма боролась со слезами. Кэб оказался двухколесной коляской, и Эмма уставилась на конягу, трусившую развалистой походкой.
А может, Карл Густав сошел с ума? Свихнулся, сам того не подозревая?
Его обвинения не лезли ни в какие ворота. Никто на пароме не обратил ни малейшего внимания на ее «вид». Да, обычно женщины — особенно женщины ее круга — не появлялись на публике, когда беременность становилась заметной. Но это не правило! Исключений становилось все больше и больше. Бывали ситуации, когда выход в свет считался вполне приличным. Званый ужин, прием…
Эмма старалась не думать о женщине, стоявшей на коленях между ног ее мужа.
Я ее не видела. Ее там не было. Человек не может просто взять и исчезнуть. Это невозможно.
Но она ее видела.
Видела.
И знала это.
Когда она села в кресло, потрясенная яростными нападками Карла Густава, то заметила женский силуэт, скорчившийся под столом и тщетно старавшийся спрятаться.
Она видела ее волосы в отблесках света, падавшего через распахнутую в коридор дверь.
Она видела, чем они занимались.
Она видела, как муж отчаянно старался привести в порядок одежду — и как он промахнулся с пуговицами.
Она видела руку женщины, на которую та опиралась, сидя под столом.
Она видела ее ногти.
Она почуяла запах ее духов и заметила женскую шляпку возле стопки книг на столе мужа.
«Боже правый, моя жизнь кончена», — подумала Эмма.
Я умираю. Я уже умерла.
Не важно, кто она такая, эта женщина. Какая разница, как ее зовут? Она была — а все остальное не важно. Интересно, когда это началось?
Обеды в одиночестве напротив пустующего мужниного стула. Ночи, когда она ложилась спать до его приезда… А по утрам он уходил до ее пробуждения. Сколько это длилось? Недели? Месяцы? Разве вспомнить? Откуда ей знать?
В любом случае, все уже кончено. Все вообще кончено.
В тот вечер — то есть в пятницу, тридцать первого мая Юнгу позвонил из Кюснахта лечащий врач Эммы доктор Ричард Вальтер.
— С Эммой произошел несчастный случай, Карл Густав.
Советую вам вернуться домой как можно скорее.
Одевшись к ужину, Эмма упала с лестницы, и в результате у нее случился выкидыш. Ребенок умер, Эмма была в коме.
10нг приехал только через два часа. Ему пришлось рассказать все любовнице и на время отослать ее. Об инциденте в его кабинете никто не должен был упоминать.
В 1910 году, когда у него был роман с Сибил Шпильрейн, Юнг написал Фрейду об Эмме: «Она устраивает беспочвенные сцены ревности. Она не понимает, что условием удачного брака — во всяком случае, так мне кажется — является разрешение на неверность». И позже добавил: «Я, в свою очередь, тоже многому научился».
Он действительно научился контролировать свою жену — но не мать своих детей.
10
Эмма лежала так недвижно, что Юнгу на миг почудилось, будто она мертва.
Он взял ее за руку.
Доктор Вальтер стоял рядом.
-..:.. Она сможет еще иметь детей? — спросил Юнг.
— Не исключено, когда-нибудь. Однако боюсь, что ей больше не захочется.
— Пожалуй. Пожалуй. — Юнг сжал руку Эммы и положил ее обратно на покрывало. — Скажите, какого пола был ребенок?
— У вас должен был родиться второй сын.
— О Боже!
Юнг отвернулся от кровати.
Доктор Вальтер нанял сиделку — на неопределенный срок, пока будет необходимость. По крайней мере на неделю. Звали ее Берта. Schwester Берта. Высокая, спокойная и молчаливая, она все время читала книги и долгими часами, пока Эмма лежала без чувств, услаждала себя «Смертью в Венеции» (Роман немецкого писателя Томаса Манна (1875–1955). Когда доктор Юнг и доктор Вальтер вышли из спальни, Берта села в кресло в ногах кровати, так, чтобы видеть свою пациентку, и с размаху открыла тоненький томик, разорвав переплет в трех местах. Поднесла книгу к носу, принюхалась… Типографская краска. Запах бумаги, клея — Венеция. А больше ничего и не надо.
