Но также гордость, ибо она смогла оградить своих от горестей и разочарований, неизбежно постигающих тех, кто имеет дело с владыками.
В нынешнем, 1513 году она собрала всю родню в доме л'Эстуалей: Феррандо, Анжелу, их сыновей, Франсуа, Жака Адальберта, Деодата и Леонса Дульсе.
— Я состарилась, — сказала она, — и жизнь моя не вечна. За полвека мы создали дело, которое сумели расширить благодаря смелости и рачительности. Начала я с кондитерских. По иронии судьбы, заморские наши плантации производят сахар. Мы владеем также суконной мануфактурой, фермами, виноградниками, печатней, Морской компанией из пяти кораблей и страховой компанией. Наконец, домами — в Париже, Страсбурге, Анжере, Женеве, а теперь и в Кадиксе. Все это позволяет нам вести и банковские дела. Вы все получаете равную долю от прибылей. Я обращаюсь к вам с просьбой: не допустите, чтобы тщеславие погубило плоды стольких усилий. Мы сумели сохранить наше достояние, избегая ввязываться в ссоры владык. Для них любой чужак — враг, и все блага этого мира должны, в конечном счете, перейти к ним. Никто не стоит дальше от христианства, чем властитель, — начиная с самого папы. Все, кто носит меч, — люди пропащие. Власть — развращающий червь. Пусть никогда не соблазнит вас желание блистать и хвастать богатством. Никогда не разлучайтесь. Ваша сила — в единстве. Пусть ваши дети растут с этой верой.
Они выслушали ее в молчании. Она воспитала их и поженила, а те, кто не был воспитан ею, согрелись в лучах ее солнца. Она была их тайным голосом.
— Когда я уйду, — добавила она, — вам нужен будет глава. Им станет Франсуа.
Жанна умолкла. Франсуа наполнил бокал вином и подал ей, потом поцеловал ее. Его жена, Феррандо, Анжела и все остальные, включая детей, последовали его примеру.
Она ощущала себя легкой. Наверное, слишком легкой. Жизнь уменьшила ее и сделала словно бы пористой.
Однажды сентябрьским утром она получила почту из Кадикса, адресованную Морской компании и доставленную на «Ала де ла Фей», которая теперь совершала регулярные рейсы между Кадиксом и Санто-Доминго, как и четыре других корабля, сновавших туда и обратно с полными трюмами.
Дорогая Жанна,
вот уже два года, как ты уехала, но ты по-прежнему со мной в Каса-Нуэва-Сан-Бартоломе. Если бы я забыл тебя, Хуанита напомнила бы о тебе смехом, который она переняла у тебя. У нас с Валерией родился второй ребенок, мальчик, Хуан. С помощью Жоашена, который иногда, увы, слишком редко — к нам заходит, мы стараемся оградить его, равно как самих себя, от новых болезней, появившихся на острове — смертельно опасных для карибов и даже для рабов из Африки, не говоря уж о белых.
Поскольку Феррандо назначил меня управляющим плантациями, новый губернатор разрешил мне стать испанцем, и я зовусь теперь Хосе Хуньяди де Стелла. Язык их я уже хорошо знаю, в чем сильно помогли мне уроки Франца Эккарта, который некогда учил меня латыни.
На наших плантациях работает целая сотня черных рабов, и Феррандо решил, что именно я сумею управляться с ними без той жестокости, которая процветает на других землях.
Жоашен стал вождем местных карибов, и, поскольку ему удалось усмирить мятеж рабов, губернатор относится к нему благосклонно. Хочется верить, что он проявил милость ко мне, зная о том, что нас связывает.
Наши жизни завершатся на земле, но ты, ты первая из всех, знаешь, что они продолжатся в ином месте, и ты знаешь, что я с тобой.
Пегас чувствует себя превосходно, и, поскольку на Эспаньолу привезли кобыл, я надеюсь, что он недолго останется холостяком.
Горячо поцелуй от меня Франца Эккарта, моего отца. Он самый нежный отец, о котором только можно мечтать.
Хосе Хуньяди де Стелла,
Каса-Нуэва-Сан-Бартоломе, Санто-Доминго,
Эспаньола, 25 июля 1513 года.
Хуньяди де Стелла. Он соединил два имени — имя крови и имя сердца.
Она показала письмо Францу Эккарту, увидела, как увлажнились у него глаза, и не стала спрашивать, вернется ли он на Эспаньолу, когда ее не станет, а просто сказала:
— Я хочу, чтобы он был в числе наследников.
Желая увериться в этом, она сама написала Франсуа, ибо опасалась, что Франц Эккарт из скромности промолчит о своем сыне.
Двадцать пятого сентября она собирала груши в саду и вдруг тихонько вскрикнула. Франц Эккарт, находившийся в нескольких шагах, тут же подбежал, чтобы поддержать ее.
Она лишилась чувств. Он отнес ее на руках в нижнюю залу и усадил в кресло.
Вскоре она пришла в себя и открыла глаза. Упавшие очки остались в саду. Он вновь поразился голубизне ее глаз.
— Я ухожу, — прошептала она.
— Я здесь, я с тобой, — сказал он, обнимая ее.
Слышалось только дыхание Франца Эккарта. Жанна словно оцепенела.
Она увидела Жозефа, улыбающегося, солнечного. Он сдержал слово.
Франц Эккарт был справа от нее, Жозеф — слева.
Она пошла на свет и увидела вдали своих родителей.
Потом Бартелеми…
Подул ветер.
И больше она уже ничего не различала. Нигде. Да и не было слов, чтобы это выразить.
В залу вошла Фредерика.
— Она умерла, — сказал Франц Эккарт.
Старая служанка разрыдалась. Он снова взял Жанну на руки, отнес наверх, в спальню, и положил на кровать. Фредерика побежала за отцом Лебайи.
Невозможно было ждать, пока Франсуа, Деодат, Жак Адальберт, Феррандо и все остальные приедут, получив письма с печальным известием.
Жанна, вдовствующая баронесса де Бовуа и де л'Эстуаль, скончавшаяся от остановки сердца в семьдесят восемь лет, была похоронена два дня спустя на кладбище Сен-Морис.
Из ее родных на отпевании и погребении присутствовал только Франц Эккарт. Впрочем, Фредерика и служанки в некотором смысле тоже были ей родными. Франц Эккарт бросил первый комок земли и брызнул святой водой в могилу.
Он никогда не думал, что можно быть таким одиноким. Последние годы он общался только с ней. Лишь у нее достало сил безболезненно отвлечь его от уединенных ученых штудий. Секрет ее силы был в доброте и полной естественности. Благодаря им она создала целый мир.
Он позавидовал тем, кому слезы облегчают горе.
Вторую погребальную мессу отслужили через две недели — в соборе Сен-Морис, в присутствии родных Жанны и близких ей людей. Приехали Гийоме, Итье, Сибуле.
После мессы Деодат взял горшок с американским цветком, который привез из первого путешествия, и поставил на могилу матери.
Вернувшись через год, он, к изумлению своему, обнаружил, что цветок не завял.
Десять лет спустя цветок по-прежнему расцветал в положенное время.
Быть может, впрочем, он и теперь цветет.
