– Мессир! Нас побили!
– Правильно сделали!
– Мессир!..
– Твою мать!.. – шипит Симон.
– Ваши люди умирают!.. – кричит копейщик. – Без вас они погибнут!..
Ударом кулака Симон отшвыривает солдата.
– Дай мне приобщиться, ублюдок! – кричит Симон. – Не видишь, я стою у Святых Таин. Убирайся!
Сенешаль Жервэ помогает копейщику встать и вместе с ним выходит из часовни. Месса продолжается. У Симона странно безмятежное лицо.
В раскрытые двери часовни долетает голос Жервэ – велит седлать коня.
Шум битвы то приближается, то удаляется. Ревут рога, ржут кони, гремят копыта, звенит оружие. С визгом проносятся заряды из катапульт.
Перед Саленскими воротами, против Нарбоннского замка, бьются – упорно, не достигая перевеса.
У ворот Монтолье франки отходят. Киска остается беззащитной, брошенной людьми. Пламя на пробу пытается лизнуть ее – спасибо, облитый водой! – деревянный бок.
– Монфор! Монфор!
Резервный отряд в Нарбоннском замке мается и кается. Душа рвется в битву, вызволять своих. Рвется так настойчиво, что, кажется, вот-вот покинет тело.
– Монфор!..
Симон будто не слышит – невозмутим, собран, серьезен. Неземной покой окружает его, одевает холодноватым светом. Луч солнца падает теперь из круглого окна под крышей прямо на симоново лицо с резкими мясистыми чертами, зажигает серые глаза желтоватым звериным огоньком.
Симон выглядит старым.
И он красив.
– Мессир!..
Этот не стал топтаться на пороге. Грохоча, прошел к самому алтарю.
Алендрок де Пэм – проклинающий себя за то, что не исполнил угрозы, не бросил Монфора. Остался на свою голову, хотя Пятидесятница уже миновала.
– Симон! Вы что, в бога, в душу, в мать?! Ваша набожность!.. Раймон топит нас в дерьме!..
Не глядя, Симон поднял руку, прикрывая Алендроку рот.
– Уже скоро, – спокойно сказал он. – Сейчас я увижу Спасителя.
Фалькон онемел, стоя со Святыми Дарами в руках. И пока епископ переводил дыхание, Симон вместо него проговорил заключительные слова:
– Nunc dimittis servum tuum, Domine, secundum verbum tuum in pace.[2]
Он встал и взял гостию. Луч света лился у него за спиной, истекая из малого круглого оконца.
– А, засранцы! – закричал Симон своему резервному отряду. Хрипловатый голос Симона разлетелся, казалось, по всему замку – таким долгожданным был он и так жадно ему внимали. – Ну, что? Накостыляем этим блядям?
– А-а-а!!. – пронесся согласный рев.
– Идемте! – крикнул Симон, перекрывая все остальные голоса. – Идемте, умрем за Него, как Он умер за нас!
И, спущенные, наконец, с цепи, бросились франки к лошадям.
* * *
Раймон бежал.
Бежал и молодой Фуа со своими стрелками, и Рожьер де Коминж с отчаянными арагонцами.
Не успевшие перебраться за палисады бросались ко рвам, оступались, захлебывались в мутной воде.
Симон гнал их, смеясь. Сила переполняла его. И многим в мареве жаркого дня виделось, будто Симон погружен в красноватое сияние.
Едва оказавшись за крепким палисадом перед воротами Монтолье, Рожьер велел стрелять из катапульты. Женщины, прихожанки святого Сатурнина, утопая в поту, подтащили корзину с камнями. Дали первый залп.
– Там еще остались наши! – крикнула одна.
– Стреляйте! – сквозь зубы повторил Рожьер. – Там Симон!
Когда катапульта разразилась вторым залпом, франки спаслись за укрытиями возле Киски. Сооруженные для обслуги осадной башни, они оставались еще нетронутыми.
Симон был уже в безопасности. Прижимаясь к влажной, опаленной неудачным поджогом стене башни, он смотрел на поле Монтолье в щель между высокими щитами.
От Саленских ворот мчался Амори де Монфор. Камни и стрелы летели мимо, не успевая задеть его, – казалось, Амори обгоняет собственную смерть.
В следующее мгновение, оглушенный камнем, он на всем скаку упал с коня и грянулся о землю недалеко от спасительных щитов. Тотчас же несколько стрел впились в землю возле упавшего.
Молча – зверем – бросился к своему сыну Симон. Вскочил на ноги, опрокинул щит, оттолкнул от себя копейщика. Ему что-то кричали вслед.
За палисадом, у ворот Монтолье, лихорадочно перезаряжали катапульту.
Сквозь боль и звон в ушах Амори чувствовал отцовские руки. Симон схватил его за плечи, встряхнул, исторгнув у сына стон.
– Быстрей! – выговорил Симон, не поднимая забрала. – Что развалились? Сын, нас с вами сейчас прихлопнут.
Он выпрямился, помогая Амори встать. Тот шатался, цепляя ногами уплывающую землю.
Рев катапульты. Они все-таки успели перезарядить ее.
Отцовские руки ослабели. Падая, Амори еще услышал звон и какой-то странный звук, будто камнем раскололи камень.
И почти сразу вслед за тем стало тихо. Амори сперва решил, что оглох или умер.
Но над всем полем действительно повисла тишина. Последние камни пали безвредно. Только у Саленских ворот еще звенело оружие, но вскоре Раймон отступил за стены. Алендрок, покрытый кровью с ног до головы, не стал его преследовать.
Все будто переводили дыхание.
Копошась на земле, Амори снял и отбросил шлем. Приподнялся на коленях.
Симон лежал рядом, раскинув руки. Из-под забрала сочилась темная струйка крови.
Амори осторожно освободил отца от шлема. Сейчас любой арбалетчик мог пустить стрелу в открытую спину Амори – монфорову сыну было безразлично.
Под смятым шлемом Симон был темно-багров, почти черен. Там, где камень ударил его по голове, ползла кровавая змея. Белки широко раскрытых глаз слепо таращились со страшного, чужого лица.
Захлебываясь, Амори потащил его к башне. Несколько франков выскочили из укрытия, бросились ему помогать.
Симон всегда был виден издалека. Из-за роста, из-за льва на плаще.
В том, что камень сразил именно его, сомнений не было. Потому и замолчали, одинаково потрясенные случившимся.
И вдруг от ворот Монтолье раздался одинокий вопль. Это был голос женщины, уличной торговки овощами, привыкшей выпевать сквозь многолюдье свой товар.
Она кричала, захлебываясь ликованием:
– MONTFORT ES MORT!..
* * *
Оцепенение держалось, покуда не начала спадать жара. К вечеру Рамонет ударил по Сен-Сиприену и без труда выбил оттуда франков. Он захватил в плен более тридцати рыцарей. Их имущество было разграблено, а сами они, с веревкой на шее, доставлены в Тулузу.
