ложку рыбьего жира. Причём самой неприятной неожиданностью стало для него даже не то, что исправник Огурцов заявился сюда на добрых полчаса раньше, чем Иван ожидал. Куда неприятнее оказалось обнаружить, что из-за спины у Дениса Огурцова выглядывает ещё один гость — незваный: Василий Галактионович Сусликов.
Но, когда Иван заговорил, голос его прозвучал не просто спокойно — радушно:
— Прошу вас, Денис Иванович — проходите и располагайтесь на любом удобном для себя месте! — Купеческий сын повёл рукой, указывая на накрытые столы. А разъяснения вы непременно получите — но чуть позже.
— Что, вы ещё кого-то ожидаете? — Исправник, проходя в зал, осклабился, а учитель Сусликов просеменил рядом с ним как прилепленный, явно стараясь спрятаться за его корпулентной фигурой. — Ваши гости ещё не все в сборе? Или, может статься, вы рассчитывает, что к вам всё-таки присоединится ваш батюшка — Митрофан Кузьмич?
— По всей видимости, Иван Митрофанович ожидает меня, — произнёс ещё один гость, теперь уж точно — последний.
В зал для торжественных приёмов размеренным шагом вошёл Николай Степанович Мальцев, уездный нотариус. И в руках он держал пухлый конверт из коричневой манильской бумаги — с целой сургучной печатью.
[1] Моя дорогая (фр.).
Глава 30. Разоблачение
1
— Все, кого я пригласил сюда нынче, — заговорил Иван Алтынов, который снова поднялся из-за стола, тогда как все гости его рассеялись по своим местам, а некоторые даже заложили салфетки и без стечения принялись угощаться, — оказались здесь по одной общей причине: из-за событий, случившихся в этом самом доме пятнадцать лет тому назад. И я считаю своим долгом поставить вас в известность: я точно знаю, из-за чего и из-за кого погиб мой дед, Кузьма Петрович Алтынов. Впрочем, говоря, из-за кого, я вынужден констатировать: главным образом — из-за самого себя. Конечно, de mortuis aut bene, aut nihil[1]. Однако во имя того, чтобы справедливость восторжествовала, мне придётся пренебречь этой максимой. Да, мой дед был убит — это мне доподлинно известно. Однако мне известно и другое: он отнюдь не был невинной жертвой. Все деяния, какие он совершал, вели его именно к такому финалу.
Пока он это произносил, все присутствующие — за исключением, разве что, Софьи Кузьминичны и Валерьяна, — глядели на него с таким выражением, с каким, вероятно, сам Иван взирал бы на своего кота, Эрика Рыжего, если бы тот заговорил с ним человеческим голосом. Даже Зина — и та воззрилась на своего Ванечку чуть ли не как на незнакомца. Один только Василий Галактионович Сусликов не смотрел на Ивана Алтынова вовсе: упоенно опохмелялся дармовой водкой и закусывал её пожарскими котлетами, источавшими сладкий аромат жареного куриного мяса.
Иван выдержал короткую паузу, обводя взглядом присутствующих, и Софья Кузьминична не преминула воспользоваться этим — подала голос:
— Да стоит ли нам сейчас копаться в грязном белье твоего деда, дружочек? Ты ведь правильно сказал: о мёртвых или хорошо, или ничего. Все знают, что Кузьма Петрович не был святым. Но ведь его смерть официально признали несчастным случаем — пусть сплетники и болтали о самоубийстве! Так неужто сейчас, пятнадцать лет спустя, ты рассчитываешь отыскать иную причину его гибели?
Однако ответить тетеньке Иван Алтынов не успел: вместо него это сделал Пётр Филиппович Эзопов:
— Нет уж, дражайшая Софи! — Он изобразил улыбку, от которой его пегие усы стали похожи на вздыбившиеся петушиные перья. — Пусть наш племянник поделился своими предположениями! Он, как я посмотрю, когда-то успел весьма основательно пообтесаться — вопреки тому нелицеприятному мнению, какое о нем высказывали некоторые.
При своих последних словах Пётр Филиппович бросил столь выразительный взгляд на господина Сусликова, что тотчас сделалось ясно, кто именно писал невыиграшные для Ивана реляции его матери и её незаконному супругу. Однако сам Василий Галактионовичем взгляда этого явно не заметил: слишком был увлечен поглощением напитков и яств, выставленных на стол.
— Благодарю за поддержку! — Иван коротко кивнул Петру Эзопову, ухитрившись при этом на него не посмотреть. — Однако смею вас уверить: речь пойдёт отнюдь не о предположениях. Я намерен представить вам неоспоримые факты.
И с этими словами он повернулся к Николаю Степановичу Мальцеву — на которого поглядел пристально, но при этом как бы сочувственно. Уездный нотариус под его взглядом даже слегка поежился, однако глаз не отвел — вместо этого опустил обе ладони на коричневый конверт, лежавший перед ним на столе. Можно сказать, припечатал его к полотняной скатерти. Иван Алтынов смысл этого его жеста отлично понял и едва заметно усмехнулся — кривовато, одним уголком губ.
— Я знаю, — сказал он, — что вы, Николай Степанович, не вправе разглашать содержание конфиденциальных документов, которые оставил вам на хранение мой отец. Однако мне содержание всех этих бумаг известно. Так что я попрошу вас только об одной вещи: когда я буду о принесенных вами документах рассказывать, поправьте меня, если я в чем-либо ошибусь. А ежели никаких ошибок в моих словах не будет, то просто молчите. Так вы никоим образом не нарушите волю моего батюшки.
— Выходит, — воскликнул Валерьян — явно удивленный настолько, что утратил всякую осторожность, — Митрофан Кузьмич все-таки тебе сообщил обо всех своих делах и планах!
— В конечном итоге сообщил, да, — кивнул Иван, ни слова не прибавив о том, где и, главное, когда он это сообщение получил; но, впрочем, его об этом никто и не спрашивал. — И начать я вынужден с пересказа того письма, которое батюшка мой получил от своего отца, Кузьмы Петровича Алтынова, за два дня до его гибели. Вначале мне показалось странным, что мой дед решил вступить в переписку с моим отцом, хотя тот проживал в одном с ним доме. Но потом понял: у Кузьмы Алтынова духу не хватило рассказать всё это в беседе с глазу на глаз. Невзирая, на то, что он — дед мой — уж точно был не робкого десятка.
2
Иван Алтынов помнил почти что наизусть содержание того необычайного покаянного письма, отправленного его дедом. Письма, которое в данный момент лежало в запечатанном сургучом конверте у нотариуса Мальцева.
Во-первых, Кузьма Петрович без обиняков сознавался в том, что примерно за десять лет до написания этого письма он вступил в связь с ключницей Маврой, которая от него понесла. И произвела на свет сына, которого Кузьма Алтынов решил назвать Валерьяном. А ещё он
