— Это там, когда я упал. Теперь ты понял? Алексей…
Теперь он все понял! Теперь он понял, зачем все это надо было! И во имя чего!
Впервые за многие дни они располагали режущим инструментом. Способным перепилить веревки, стягивающие их оковы!
Ай да янки! Ай да сукин сын!
— Я не могу сам! Веревка далеко. Я не достаю, — сказал американец.
Веревка, связывающая две половины колодок, была действительно далеко. И достать до нее ртом было невозможно.
— Надави на меня…
Все верно. Надо надавить. Со стороны…
— Нет. Не сейчас. Сейчас нельзя. К утру. Когда караул заснет.
— O'key! К утру. Утро вечера мудреней!
— Мудренее…
— Yes! Мудренее. Будем ждать.
Ближе к рассвету, когда у часовых, вне зависимости от цвета кожи, самый Крепкий сон, Кузнецов толкнул американца.
Тот кивнул и показал зажатый в окровавленном рту осколок. Он был готов к работе.
Кузнецов уперся в колодки руками и ногами, наклонился, уткнулся головой в плечо американца и что есть сил, не обращая внимания на резкую ломоту в кистях, отдавил его книзу.
— Есть! — кивнул американец и стал водить головой вправо — влево.
Вправо — влево.
Вправо — влево…
Он пилил веревки, не обращая внимания на боль и на кровь, брызжущую из свежих порезов. Он пилил, потому что боролся за жизнь А порезы угрожали только здоровью.
Есть!
Веревка ослабла и упала одним концом на землю. Верхняя колода приподнялась.
Теперь главное, чтобы ничего не услышал конвой.
Пленники медленно выпрямились. И очень медленно положили колоду на место. Но только рук в этих колодках уже не было.
— Дай стекло, — попросил Кузнецов.
И перерезал веревки с другой стороны колодок. Теперь верхняя колода оказалась свободной. Нижняя продолжала висеть на веревках, привязанных к кольям.
Надо попытаться отползти и перерезать веревки соседям, подумал Кузнецов. И другим соседям. И всем остальным. А потом разом напасть на караул… Сейчас. Через минуту…
Но отползти к соседям не удалось и освободить всех остальных узников не удалось. Со стороны лагеря пришла караульная смена.
— Быстро! — сказал Кузнецов, вталкивая руки и ноги в полукружья нижней колоды, прижима» их верхней и прижимая ту верхнюю колоду лбом.
Новый караул прошел вдоль рядов, проверяя пленников.
Ну что им не спится? Что они вдруг надумали службу нести?! Вместо того чтобы сменяться утром, как во всех нормальных армиях мира, сменяются, когда в голову взбредет…
— В порядке, — махнул старший нового караула, и бойцы старого, гремя оружием и переговариваясь, побрели в сторону лагеря.
Не успели! Совсем чуть-чуть не успели! Маленькую капельку…
Ну ничего, сейчас новый караул подуспокоится, поест своего риса, попьет своего чая и, глядишь, тоже разомлеет. Ничего, полчаса ничего не решают…
Но новый караул не садился. И не ел рис. И не пил чай. Новый караул тащил службу. Как будто ему надо было больше всех…
Через полтора часа начался рассвет. И бежать было поздно. Может быть, спустя какое-нибудь время… Когда караул куда-нибудь уйдет. Или отвернется. Может быть…
Но караул не уходил и не отворачивался. А когда взошло солнце, новый караул приступил к делу, за которым сюда прибыл.
Они прошли к первой паре пленников и склонились над ними.
Неужели они решили проверить узлы, напрягся Кузнецов, и сейчас, двигаясь от пары к паре, доберутся до них? И увидят взрезанные веревки…
Но караул не проверял узлы. Караул делал совсем другое.
Два бойца зашли за спины пленников, стянули с плеча автоматы, передернули затворы и приставили дула к их затылкам. Третий зашел сбоку и что-то сказал.
Два одновременных выстрела грохнули над плацем. Мертвые пленники ткнулись головой в землю.
— Гады-ы-ы! — закричал кто-то.
— Что там? Что происходит? ~ встрепенулся американец.
— Происходит расстрел, — жестко ответил Кузнецов.
Конвойные не спеша развязали колодки и отпнули трупы в сторону. Колодки они аккуратно положили друг на друга. Колодки им были еще нужны.
Потом они зашли в затылок другой паре. И повторили свои механические движения. Приставили дула к головам. И нажали на курки. Одновременно.
Еще два пленника ткнулись лбами в чужую землю.
Тот, что справа, был Смирнов. Сашка. Был, потому что перестал быть…
Вьетнамцы сняли колодки и пошли дальше. К третьей паре.
— Волки позорные! Падлы! Гады! Развяжите меня… Пивоваров…
Вьетнамцы приставили автоматы. Выстрелили. Сняли колодки…
— Крис! — сказал американец.
— Что?
— Это был Крис…
— И Пивоваров…
С четвертой парой палачи возились дольше. Четвертая пара крутила головами, орала и материлась на двух языках и пыталась перевернуться на спину. В четвертую пару стреляли три раза. Два раза, чтобы попасть. И один — чтобы добить.
В четвертой паре крайним справа был Далидзе… Далидзе…
— Надо бежать! — сказал американец. — Немедленно! Надо бежать! — И попытался приподняться.
— Сиди! Сиди, гад! — свирепо приказал Кузнецов. — Сиди… Если мы сейчас… они все равно нас. У них автоматы на боевом взводе. Им только развернуться. Мы не успеем. От силы два шага…
— А что тогда?
— Ждать! И драться! По-другому нам не спастись…
Пятая пара. Американец. И Кудряшов.
Автомат к затылку. Выстрел. Стук укладываемых друг на друга колодок…
Кудряшов…
Вьетнамцы действовали четко, слаженно и спокойно, словно исполняли привычную работу, словно упражнялись в этой процедуре ежедневно. А может, и упражнялись…
Двое стреляли и собирали освободившийся инвентарь, один командовал и наблюдал за исполнением экзекуции, еще двое неспешно разговаривали, сидя в стороне на корточках. Они в деле не участвовали. Они даже не смотрели туда, где это дело делалось. Они сидели на «скамейке запасных».
Шестая пара… Двое американцев…
Седьмая пара…
Конвой подошел к сидящим впереди пленным.
— Можно, — кивнул распорядитель расстрела. Вьетнамцы зашли за спины обреченных, встали, примерились, отшагнули шаг, чтобы не забрызгать кровью штанины. Вытянули автоматы, чуть наклонившись, достали до затылков дулами. Уперли их в густые волосы.
