камбуза отнюдь не освободили меня от обязанностей кока. Время от времени я готовлю в фюзеляже, который с помощью Гудковича и Дмитриева удалось немного прибрать и навести относительный порядок. Неожиданно на продскладе за мешками с крупой я обнаружил сырокопченые окорока - два самых что ни на есть настоящих тамбовских окорока. Я немедленно принялся листать "Книгу о вкусной и здоровой пище" и, почерпнув необходимые сведения, натаял большой алюминиевый бак воды. Засунув туда окорок, я набросал не скупясь все имевшиеся под рукой специи и поставил вариться, как указывала "Книга", на шесть часов. Первым на ужин прибыл Яковлев.
- Здесь русский дух, здесь Русью пахнет, - сказал он, принюхиваясь и демонстрируя незаурядное знание классической поэзии.
- Насчет духа - это ты правильно сказал. Но торопиза не надо, - ответил я любимой сомовской присказкой, - придется малость подождать, пока народ не соберется.
- Мне-то что, - сказал Гурий, принимая безразличный вид, - могу и подождать. - Он расстегнул свою поношенную меховую куртку и, намазав сухарь маслом, стал неторопливо жевать.
Когда все собрались на обед, я поставил на стол блюдо с дымящимся окороком. Это была приятная неожиданность, и вскоре от огромной копченой свиной ляжки осталась лишь одна кость с лоскутками розового мяса. Я было решил попотчевать едоков аппетитно пахнувшим бульоном, но, к счастью, попробовав его, немедленно отказался от этой идеи. Бульон оказался солонее океанской воды. Чтобы добро не пропало даром, я вынес бак на мороз, и к вечеру бульон превратился в круглый темно-коричневый слиток. Разбив его на куски, я целую неделю добавлял их в борщи и супы, придавая им необычную духовитость и особый, ветчинный привкус.
Но вскоре прогулки на обед за полтора километра всем надоели, и было решено организовать камбуз в новом лагере. Поскольку свободной палаткой мы не располагали, камбуз решили разместить в нашей жилой, где кроме меня обосновались Сомов, Дмитриев и Яковлев. Конечно, соседство с кастрюлями и сковородками ни у кого не вызвало прилива энтузиазма, но иного выхода пока не было. Вторую палатку отдали радистам, подселив к ним Гудковича. В третьей поселились Миляев, Петров и Никитин с Комаровым. Две палатки, совершенно непригодные для жилья, отдали одну гидрологам, другую Миляеву под магнитный павильон. Исследования, прерванные ледовой катастрофой, развернулись в полном объеме. Снова каждые три часа Гудкович измерял температуру воздуха, влажность и прочие показатели атмосферы и каждые три часа радисты передавали на Большую землю сводки погоды. Никитин с Сомовым, проделав во льду новую лунку, принялись обустраивать ее, делая перерывы лишь на принятие пищи и короткий сон.
Миляев установил самописцы магнитного поля Земли и, как и раньше, бегал, в сопровождении записаки, к своему теодолиту. Только гляциологи никак не могли оклематься на новом месте. Все их актинометрические площадки, с вмороженными в лед электротермометрами, реперами и рейками, остались в старом лагере.
А природа все не оставляла нас своим вниманием. То налетит пурга, и в круговерти снежных потоков погружаются в сугробы грузы и палатки. То трахнет так, словно льдина сейчас развалится, и ты вскакиваешь как оглашенный, прислушиваясь к треску льда. А вчера сильным порывом ветра сорвало с места палатку гидрологов и понесло ее по снежной целине. Так бы и катиться ей до самой Аляски, если бы не гряда торосов. В ней она и застряла, метрах в двухстах от лагеря. Но 22 февраля, в преддверии годовщины Советской Армии, "хозяин Арктики" обрадовал нас солнечной, ясной погодой. Густые, мохнатые тучи, похожие на стадо бизонов, неторопливо брели, прижимаясь к верхушкам торосов, исчезая за горизонтом. До полудня мы трудились, наводя порядок в лагере. Перенесли остатки продовольствия из старого лагеря, привезли на автомобиле клиппербот и очистили его от наледи.
Едва я принялся накрывать на стол (подоспело время обеда), как раздался чей-то восторженный вопль:
- Самолет! Самолет летит! Я выскочил из палатки.
- Где самолет?
- Да вон там, - сказал Саша, показав рукой куда-то на северо-восток. Я пристально всмотрелся в белесо-голубое небо. - Слышишь, гудит?
Действительно, где-то на северо-востоке я уловил шмелиное гудение самолетных двигателей. Оно постепенно усиливалось, и вскоре уже можно было различить черную точку. Она быстро увеличивалась в размерах, принимая очертания самолета, позади которого тянулись белые хвосты инверсии.
- Американский тяжелый бомбардировщик Б-29, - безапелляционно заявил Комаров, приставив ладонь к глазам. - "Летающая крепость". Высота пять тысяч метров.
- А может и не Б-29, - тут же возразил Дмитриев.
- Точно, "Летающая крепость", - подтвердил Никитин. - Американцы с 1947 года проводят разведку погоды несколько раз в неделю. Это так называемая "Операция птармиган", что значит "Белая куропатка". Они летают по маршруту Фербенкс-Аклавик-Северный полюс-Барроу-Фербенкс, обычно на высоте три-пять тысяч метров. Полет продолжается тринадцать-девятнадцать часов. Каждые полчаса они передают по радио в метеоцентр на Аляске сведения о температуре и влажности воздуха, барометрическом давлении, скорости и направлении ветра, состоянии облачности. Заодно с метеонаблюдениями экипаж проводит испытания образцов нового навигационного оборудования, пищевых рационов, спецснаряжения. А медики, которые находятся на борту, занимаются физиологическими и психологическими исследованиями членов экипажа.
- Я вот сейчас подумал, - сказал Миляев, усмехнувшись, - сидят себе америкашки, попивают кофий. Глядь вниз, а там наша станция. Вот бы они засуетились. Как бы не надумали пониже спуститься, чтобы нас рассмотреть.
- Только этого нам не хватало, - сказал Курко с опаской, - вот накроется наша секретность.
- Да не до нас им, - сказал Никитин. - Но на всякий случай надо бы посыпать палатки снегом, чтобы не так выделялись.
Пока шло оживленное обсуждение этого события, я решил известить Сомова. Он сидел в рабочей палатке, склонившись над лункой, из которой выползал очередной батометр. Видимо, за тарахтением лебедки он не слышал ни звуков самолетных моторов, ни наших громких голосов.
Сомов поднял на меня глаза, покрасневшие от ночного бдения и гари паяльной лампы:
- С чем пожаловали, доктор?
- Самолет над станцией, Михал Михалыч! Наверное, это американцы. Они с сорок седьмого года регулярно летают. А нас они не могут заметить?
- Надеюсь, что нет.
- Ну а вдруг заметят, - настаивал я, - да еще подсядут на наш аэродром?
- Упаси нас Бог от этой напасти, - сказал раздраженно Сомов и, неожиданно помрачнев, добавил: - Тогда нам несдобровать.
- Как это несдобровать?
- Да так вот и несдобровать. Меня за неделю до отлета пригласили в Большой дом, на площади Дзержинского. Принял меня какой-то крупный чин. Правда, он был в штатском, но
