Она оставалась одна день за днем.
Когда вернулась из Милана. Когда возила Даньку в школу. Когда немногословно отвечала Назару о времени, в которое он может заехать за сыном.
Запрещать им видеться Милана не стала бы, несмотря ни на что. Случившееся — лишь между ней и Назаром. Любой запрет — обидит Даню, который и без того чувствовал ненормальность происходящего. Поглядывал настороженным зверьком на мать, опасаясь задавать лишние вопросы. Но радостно мчался к отцу, едва тот сообщал, что приехал.
Шамрай в доме почти не появлялся. Пару раз поднимался в квартиру, но в остальное время безропотно ждал, пока мальчишка не спускался к нему во двор.
А Милана, провожая их взглядом из окна, все еще помня о том, что случилось в Милане, раз за разом твердила себе, что не имеет никакого права на этого мужчину. Да и не хочет. Слишком очевидно он все расставил по местам, сделав их разговор, о котором она рассуждала с Олексой, бессмысленным. Милана злилась, что позволила разыграться чувствам и воображению. Между ними ничего невозможно. В конце концов, если разобраться, другая женщина в его жизни — не самое страшное. Любые отношения можно закончить, прежде чем начать новые. Как она сама рассталась с Давидом и отказала ему, когда он сделал ей предложение. Там, в Милане. Для того и приезжал. Но она позволила себе верить, что Назар изменился и что у них получится то, о чем ей мечталось четырнадцать лет назад. Быть с ним, быть вместе. Пусть тогда не сложилось. Но она ведь снова влюбилась в него, по-дурацки и отчаянно, а он снова предал ее. И от этого было плохо и горько.
Утренние курьеры тоже перестали появляться на пороге Миланы. На Данино удивленное замечание отозвалась Павлуша, ворчливо заметив, что зато в квартире легче дышится без цветочных ароматов, а домашняя еда всегда вкуснее любой общепитовской снеди.
Дни, которые, как назло, не были заполнены работой, вязко тянулись один за другим. Она проводила их в мастерской, где можно было спрятаться ото всех. Не получалось лишь убежать от себя. Мысли жужжали так же монотонно, как и гончарный круг, вращаясь вокруг единственного назойливого вопроса. Почему она выбирает не тех мужчин? Даже не так. Почему она выбирает не того мужчину?
Как она снова умудрилась вляпаться в Назара? Ведь проходила. Плавала. Знает. Но вместо того, чтобы сразу очертить вокруг себя магический круг — дала слабину. Подпустила. Разомлела. И теперь снова разглядывает по ночам кольцо с зеленым янтарем, увитым тонкими золотыми веточками, которое спустя несколько дней после ее возвращения из Италии ей доставили на дом.
Хоть зови Олексу, чтобы выбросил!
Но приходилось справляться самой. Кольцо было решительно спрятано в одном из кувшинов в мастерской, предыдущая переписка из чата удалена, а сама Милана мучительно ждала дня, когда Даня отправится в долгожданную экспедицию.
Он бы и не поднимался, если бы не необходимость спустить Данину сумку. Они не виделись три недели. Почти три недели, без пары дней. Почти три недели ее тихого отчаяния и безутешного горя, которое никак нельзя было показывать ребенку. И Назару, сегодня впервые представшему пред ее глазами, — тоже нельзя.
Милана вышла поздороваться из-за Дани, уже распушившего хвост в прихожей, вертясь вокруг отца на пару с енотом. Нужно же проводить, всю неделю осенних каникул они не увидятся. Потому вышла. Вышла и замерла. Вот он. Назар. Чужой, не ее, далекий, дальше, чем из Ирландии.
Какой-то серый, похудевший — одни черные глаза остались, как две глубокие пропасти. И хищный нос — как у той птицы, которую он когда-то приручил. Больше ничего. На сушке, что ли? «Нет, — болезненно сжалось внутри, — ну какая сушка…»
Черная куртка делала его еще выше и худее. Сегодня брился — на подбородке, под губой, свежий порез. На лице — нарочито бодрая улыбка, обращенная к сыну, и застывшая, едва он поднял глаза на его мать. Будто не ожидал ее сейчас увидеть. Замер. Пальцы в Грыцином меху. Сам — полусогнут. Здоровался. Енот же не в курсе, какой он мудак.
Назар сглотнул и разогнулся.
— Привет.
— Привет, — глухо отозвалась Милана и быстро перевела взгляд на сына. — Не пропадай, пожалуйста. Я буду волноваться.
— У нас хорошая связь, без перебоев, — снова раздался отстраненный голос Назара.
— Буду каждый день звонить! По два раза! — задорно пообещал Данила.
— Хорошо, — кивнула Милана, и вышло, будто им обоим. — Я буду ждать.
— Мы приедем в воскресенье до обеда, будет еще немного времени уроки повторить. Ну? Все собрали?
— Ага! — отозвалось их чадо и тут же настороженно глянуло на мать, как все эти дни, словно исподтишка наблюдая: — Ты не скучай, ладно?
«Не скучай», — отдалось у Назара в висках, и он поднял на Милану взгляд, искренно надеясь, что по этому взгляду ей не прочесть, насколько его перекрошило. Он был благодарен ей. За то, что не стала платить ему той же монетой, хотя имела полное право. Был благодарен ей за то, что не нарушила их с Даней общения. Благодарен. Что оставила на свободе. Чего стоило обратиться в полицию? Он бы и не сопротивлялся. Подписал бы любое признание. Если судьба сгинуть, то справедливее всего за то, что ей сделал, а не за то, что вытворял в молодости. Хватило бы духу — сам бы пошел признаваться, но был Даня. Ему Данькино восхищение, улыбка детская, светлая, то, что он о нем думает, — как дорогу перегородило. Довольно того, что нечего отвечать на сыновьи расспросы. А ведь спрашивал. Осторожно, боясь сказать лишнего — все еще немного стеснялся. И чувствовал, конечно, чувствовал — что-то случилось, что-то по-настоящему страшное.
«Не скучай…»
А у Назара, черт подери, не получалось уже не скучать каждую секунду, каждую минуту, каждое утро, когда он заставлял себя подниматься с постели по будильнику, ехать в офис, что-то там из себя изображать, чем он перестал быть в тот миг, когда унизил женщину, которую любил. Снова.
Ничего он не стоит. Пока ей от него плохо — он не стоит ничего.
И все же не может не скучать по ней, и потому смотрит сейчас, ловя
